…Критику либерализма как целостной философско-политической идеологии Модерна (а не отдельных негативных последствий капитализма или республиканского правления, чем занимались и занимаются многие) дали впервые именно русские мыслители в XIX в. Деградирующую, а отнюдь не прогрессирующую сущность либерализма многократно подчеркивал интереснейший русский «догеноновский» традиционалист, аскет и сторонник теории Данилевского – К.Н. Леонтьев. На проблему традиционалистской реакции и либеральной модернизации Леонтьев смотрел эстетическим взглядом: «Либерализм везде одинаково враждебен тем историческим началам, в дисциплине которых вырос тот или другой народ. Либерализм есть отрицание всякой крайности, даже и самой высокой, всякого стеснения, всякого стиля. <…> Или, может быть, люди, утратив некоторые старые доблести, стали при новых порядках гораздо счастливее прежнего? Нет! Они не стали лучше, ни умнее, ни счастливее!.. Они стали мельче, ничтожнее, бездарнее; ученее в массе, это правда, но зато и глупее».Отстаивание Данилевским самобытности русской цивилизации, вопреки западному «универсализму» Нового времени, базировалось во многом на религиозной основе. Православие, которое оказало определяющее влияние на выделяемые философом четыре рода культурной деятельности – религию, культуру, политику и экономику, сформировало особую, не похожую на романо-германский мир (в сегодняшних реалиях – англо-американский) славянскую цивилизацию, центром которой является Россия. При том, что автор «России и Европы» считает русскую цивилизацию первым четырехосновным культурно-историческим типом, развивающим в себе все четыре упомянутых составляющих, нами рассмотрено приоритетное значение деятельности именно религиозной, православной, которую сам философ называет «народным мировоззрением». Таким образом, отмечая историософскую концепцию Данилевского как антизападную, антимодернистскую и православно окрашенную, мы можем вполне говорить о православном традиционализме Николая Яковлевича как о мировоззренческом факторе всего его творчества. Выделим некоторые аспекты православного традиционализма Данилевского.

1. Эсхатологический традиционализм. Консервативно-охранительная позиция русских и вообще славян в вопросах веры свидетельствует, по мнению Данилевского, об осознании ими особой эсхатологической ответственности – быть народом-богоносцем: «Русскому и большинству прочих славянских народов достался исторический жребий быть вместе с греками главными хранителями живого предания религиозной истины – Православия и таким образом быть продолжателями великого дела, выпавшего на долю Израиля и Византии, – быть народами богоизбранными».

В приведенной цитате имплицитно заложена реабилитация и возрождение великой, незаслуженно забытой за столетия западничества, русской историософской идеи – «Москва – третий Рим». Следует отметить, что идея Москвы как не только третьего, но (что еще важнее!) и «последнего Рима», удерживающего мир от последнего падения в бездну современности перед близким приходом антихриста и Вторым пришествием Христа, – эта идея есть живое апокалиптическое чувство русской культуры. Не лишним будет напомнить, что, когда старец Филофей пишет свои эсхатологические послания великим московским князьям, в Европе XVI века уже вовсю свирепствует Модерн – «бритва Оккама» и лютеровская Реформация по живому режут средневековое западное христианство. На несколько столетий сознание «среднего европейца» и вслед за ним отравленная «европейничаньем» российская элита будут мыслить уже не эсхатологическими, христианскими категориями, а прогрессом и эволюцией. И вот снова в кон. XIX столетия русская эсхатология возвращалась в отечественную мысль, и после Данилевского творчество почти всех русских философов, размышляющих над судьбами России, самых различных направлений – от трагизма Леонтьева и «Трех разговоров» Соловьева до «нового средневековья» Бердяева – будет окрашено эсхатологизмом.

Крупный византолог XX в. протопресвитер Иоанн Мейендорф со свойственной либеральному исследователю иронией написал, что эсхатологическому взгляду на свою веру и культуру способствовало сохранение на Руси византийской богослужебной традиции «с тщательностью ритуального консерватизма, на которую способны одни русские». Но «ритуальный консерватизм» стоит очень многого! Религиозный модернизм начинается, как правило, с идей, заканчивается новым «катехизисом», но ярче всего проступает на промежуточном этапе в обряде, в форме. И прав был Константин Леонтьев, когда, защищая Данилевского от нападок В. Соловьева, выступил в защиту обряда: в Древней Церкви догмат сформировал обряд, но сегодня именно обряд хранит догмат. Не каждый православный штудировал «Точное изложение православной веры» преп. Иоанна Дамаскина, но каждый верующий русский человек из века в век слышит его прекрасный канон на ночной пасхальной заутрене.

2. Традиционализм формы. «Форма есть деспотизм внутренней идеи», – прекрасную формулу вывел К.Н. Леонтьев. «Кто знает, от скольких неблагоразумных шагов удержало нас старообрядчество после того, как европейничанье охватило русскую жизнь!» – сказал Н.Я. Данилевский.

В свете реанимации русской средневековой эсхатологии бросается в глаза обращение Данилевского к еще одной «архаической» проблематике – старообрядческой теме. Автор «России и Европы» скрупулезно описывает заражение русского общество «европейничаньем»: оно начинается с быта, с обрядовой, внешней стороны и заканчивается уже мировоззрением – «европейскими очками», сквозь которые российский либерал и западник смотрит на собственную страну. Данилевский говорит о том, что заимствование западных технологий, которые необходимы нам были, в первую очередь, для обороны и политической независимости, не обязательно должно было обернуться ломкой традиционного русского быта, как это случилось при Петре I. Можно творчески сочетать, по мнению Данилевского, европейские технологии с древлеправославными формами нашей идентичности, которые сохранили старообрядцы вплоть до сего дня: древнерусскую икону, собственный архитектурный стиль, знаменное пение, богослужебные дониконовские традиции, русский быт и т.д. Настоящий традиционалист не призывает «играть в прошлое», но предлагает поддерживать традиционные формы своей культуры с помощью новых технических возможностей. «Во всех этих отношениях мы были бы старообрядцами, только старообрядцами, вооруженными техническими средствами», – пишет Данилевский о традиционализме формы в сочетании с новациями. Современный Китай демонстрирует как раз пример сохранения собственной цивилизационной идентичности при широком использовании передовых западных технологий. В Русской Церкви сегодня идет возвращение к канонической иконе, многие новые храмы проектируются в древнерусском стиле, в богослужебных книгах синодальной редакции исправлены те казусы, которые были допущены при никоновской справе, нормативным вновь стало погружательное крещение. Феномен единоверчества в лоне Московского Патриархата является также крайне важным фактором возрождения традиционного русского Православия и противодействия модернистским течениям внутри самой нашей Церкви. Традиционализм формы, «старообрядчество духа» Н.Я. Данилевского выглядело для большинства его либеральных современников (и для нынешних – тоже) ретроградством и реакцией, но «на стороне консерватора – вечность». На стороне Данилевского – наш цивилизационный иммунитет.

3. Традиционализм строгого Православия. В Данилевском отмечают редкое для ученого и мыслителя качество: нигде в своих исследованиях и научных трудах он не вошел в противоречие со Священным Писанием и Преданием Церкви. Более того – Данилевский ясно высказывался против экуменических и синкретических тенденций, которыми так часто искушалась русская религиозная философия.

В известной полемике между Н.Я. Данилевским и В.С. Соловьевым по поводу идеи православно-католической теократии во главе с Папой Римским есть один существенный момент, который выходит за рамки формальной богословской аргументации двух сторон. Для «мистика» Соловьева единство Церкви – это искусственный конструкт, собираемый из двух слагаемых – Востока и Запада, с исторической «реконструкцией первенства» Рима. Соловьеву, как и многим вдохновившимся от него творцам «нового религиозного сознания», была близка теория догматического развития кардинала Дж. Г. Ньюмена, и на единство Церкви философ тоже смотрел эволюционно: соединение церквей должно стать плодом внутренней религиозной динамики. Это чисто модернистская идея. Строго православный богословский взгляд на единство Церкви совершенно иной. Даже перед лицом апокалиптического антихриста, как это описано в «Трех разговорах», православные не могут принять «экуменическое христианство». Мы веруем «во Едину, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь» уже здесь и сейчас. Возвращение в ее лоно грешников, еретиков, раскольников, иных бывших ее членов (по разным причинам отпадших) есть и в самом деле обретение спасительного единства, но только не Церковью, ими самими утраченного. И в этом вопросе, как справедливо писал священномученик Иларион (Троицкий), нельзя исторические прецеденты икономии в отношении инославных выдавать за догматическую акривию в вопросе о единстве Церкви.

Данилевский был не отвлеченным религиозным интеллигентом, а строго православным человеком, и к тому же жестко не принимал эволюционных идей, поэтому исповедовал догмат о единстве Церкви не как желательный идеал, а как онтологический факт самой Церкви. Экуменизм, искусственные религиозно-философские модели, модернистские течения в богословии, основанные на эволюции, – отвержение всего этого вытекает из традиционной православной экклезиологии. Данилевский «чувствует» Церковь и живет в ней весь без остатка. Принадлежность к Православию для него не формальность, а жизнь в «духе и истине». Истинная же вера, как подчеркивается Данилевским, есть плод подлинной экклезиологии – от равноапостольного царя Константина до Московской Руси. Экклезиологической проблематике посвящена отдельная глава «России и Европы», где рассмотрены вероисповедные различия на основании четырех понятий о церкви – православного, католического, протестантского и современного светского.

Данилевский настаивает на том, что сила межрелигиозного взаимодействия (или, выражаясь современной экуменической лексикой, – диалога) не в «мертвящем единстве», а в честной и внятной полемике: «Я ожидаю и желаю от полемики не сглаживания недоразумений — ибо это было бы только заштукатуриванием и замалевыванием наших различий, а, напротив того, выяснения и распространения в нашем сознании в большей определенности, силе и живости истины православия и лжи католичества».

Проблема религиозного модернизма и либерализация богословия приводит в духовной жизни к тем же разрушительным последствиям, к каким либерализм приводит в жизни политической, социальной, культурной, экономической. «Либерализм подорвал культуры, уничтожил религии, лишил людей родины», – писал Артур Мёллер ван ден Брук. И в религиозном сознании современного человека модернизм размывает постепенно богослужебные, догматические, этические, церковно-эстетические устои. Результат этого «aggiornamento» мы видим на примере современного западного христианства – постхристианства.

Если же интерес к религии и возникает в современном обществе – например, у российского интеллигента – то, будучи не укоренным в православной русской традиции, скорее всего такая «интеллигентская вера» станет строиться на популярном «парижском богословии» или кочетковско-меневских кружках, а не на святоотеческой традиции. Рене Генон видел в подобном обращении лишь интеллектуальный соблазн подыскать в Традиции созвучные своим собственным, современным, философским взглядам положения. Главная беда современного верующего, по Генону, – это компромисс между «догмами» современности (вера в прогресс, науку, индивидуализм, западные ценности и т.п.) и императивом Традиции (жить вечным и сакральным): «Между религиозным сознанием в подлинном смысле этого слова и сознанием сугубо современным не может быть ничего, кроме радикального противостояния». Против религиозного модернизма в духе Генона высказывался и иеромонах Серафим (Роуз): «Какая еще философия способна оправдать чудовищные и глубочайшие перемены, извращающие Православие? Только та, которая провозглашает совершенно новую историческую эпоху, “новое время”, при котором все взгляды и принципы прошлого обесцениваются и нам предлагают руководствоваться лишь гласом нового времени!».

Мировоззренческий фактор традиционализма особенно важен в условиях «западного пленения» общественного сознания сегодня, когда западно-либеральные идеологические установки, начиная с 90-х, откровенно господствуют в наших СМИ, образовании, культуре, науке и даже активно атакуют Церковь. Чтобы противостоять модернистской (и постмодернистской) западной экспансии и американской идеологии (имеющей религиозную подоплеку) в православную среду и в церковные элиты, нам необходим православный традиционализм. Нам необходима популяризация святоотеческого наследия, обращение к идеалам Московского периода русской истории, к русской эсхатологии, изучение опыта старообрядчества, новое (т.е. без идеологических советских или либеральных штампов) прочтение классиков русского консерватизма, в первую очередь, Н.Я. Данилевского и К.Н. Леонтьева. Выводы из всего выше сказанного суть наши задачи.

1. Проблема духовной, идейной независимости современной России от «европейничанья» должна разрешаться не путем модернизации нашего общества, а «традиционализацией» русского сознания.

2. Формирование будущей русской идеологии должно включать в себя русскую историософию: религиозно-философскую идею Святой Руси, державную роль «катехона», православный эсхатологизм .

3. Противодействие религиозному модернизму должно быть, наконец, четко осознаваемым интеллектуальными элитами – в первую очередь церковными, но также и другими общественными силами – фактором национальной безопасности.

Информационная служба МПР

По материалам Международного Интернет-журнала