Возговорит лютый ханище:
«Ой ли, черти, куролесники.
Отешите череп батыря
Что ль на чашу на сивушную».(Сергей Есенин. Песнь о Евпатии Коловрате).

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

О славном князе Святославе Храбром, «царствующем к северу от Дуная», бытует расхожее мнение как о «последнем русском викинге»: жил-де на Руси такой разбойник, ярый язычник, заклятый враг всех христиан, которому была «сульба — индейка, чужая жизнь — копейка, да и своя головушка — полушка», только и знавший, что совершать набеги на соседей и, в конце концов, «сложивший свою буйную головушку на копье басурманское» (что-то вроде Василия Буслаевича новгородских былин). При этом даже ссылаются на укоризненные слова киевлян, сказанные ими (якобы) своему князю: «Ты, княже, чужих земель ищешь, а своими пренебрегаешь».

Попробуем же, уважаемые читатели, разобраться в том, насколько это расхожее мнение о князе Святославе Храбром соответствует историческим фактам.

Дедом Святослава Храброго был военный предводитель («конунг», или, по-славянски, «князь») варягов Рюрик (Рёрек или Хрорег(р), то есть «Славный») Ютландский из Хедебю (Дания), переселившийся на Русь со своей верной дружиной («тру вар») и со всем «своим домом» («сине хус»), т.е. с чадами и домочадцами, и вокняжившийся в Новгороде (по-норманнски: Хольмгарде). Впоследствии под пером летописца, уже не знавшего норманнского языка, на котором изъяснялись первые русские князья и их окружение, «верная дружина» («тру вар» или «тру варинг») и «свой дом» («сине хус») Рюрика превратились в якобы прибывших вместе с ним братьев «Трувора» и «Синеуса» (естественно, никаких следов в русской истории не оставивших).

Отцом Святослава был сын Рюрика Ютландского (который в 2012 году наконец-то сподобился получить в Новгороде давно заслуженный варяжским конунгом памятник, как основатель первого исторически засвидетельствованного, а не существующего исключительно в фантазиях «неоромантиков-родноверов» Русского государства) — Игорь (Ингвар, Ингер или Ингорь), получивший впоследствии прозвище Старый, а матерью — Ольга (Хельга) родом из Пскова (Пльскова, Плескова), расположенного поблизости от Новгорода-Хольмгарда, в котором вокняжился Рюрик, или, согласно некоторым версиям, из болгарского города Плиски (в последнем случае становятся понятными стремление Святослава завоевать Дунайскую Болгарию, как свой наследственный удел, и поддержка его частью болгарской знати, для которой далекий северный князь был не совсем чужим, а родней, пусть даже и отдаленной).

Святославу было всего три года, когда его отец Игорь был убит мятежниками из славянского племени древлян, с которых вздумал повторно собрать дань (странным образом, в письме, написанном впоследствии ромейским василием Святославу, уже вступившему в войну с византийскими роемями, утверждается, что отец князя — Игорь — пал от руки «германцев»; в связи с этим некоторые историки предполагают, что взбунтовавшийся против Игоря древлянский князь Мал был в действительности не славянином, и уж тем более не хазаром или иудеем «Малхом», а восточным германцем из древнего готского рода Амалов, Амалунгов, Амелунгов или Амалфридов, нашедшего себе последнее убежище в Древлянской земле; с учетом того, что в состав разгромленной в свое время гуннами державы готского короля Эрманариха, или Германариха, из рода Амалов, входили земли от Балтики до Азовского моря, подобное предположение представляется вполне обоснованным, несмотря на всю свою кажущуюся непривычность). Впоследствии дочь Мала Древлянского Малфрида, или Малфредь («Малуша»), став наложницей Святослава Киевского, родила ему сына Владимира — будущего Крестителя Руси.

Когда киевское войско во главе с варяжскими полководцами Асмундом (Асмудом) и Свенельдом (Свенхельдом, Сванхильдом) выступило в карательный поход на древлян, то впереди ехал на боевом коне малыш Святослав, а по бокам его — отцовские воеводы.

По древнему обычаю, именно князю (сколько бы ему ни было лет от роду) надлежало начать битву. Воеводы вложили в ручонку Святослава копье, и тот попытался метнуть (а скорее всего — толкнуть) его, но копье, пролетев между конских ушей, упало на землю прямо перед конской мордой. Однако это было не важно. Главное — формальность была соблюдена, древний воинский обычай исполнен. Старый варяжский рубака Свенельд громогласно воскликнул:

«Князь уже начал! Потягнем (последуем — В.А.), дружина, за князем!»

Таким было первое появление на исторической арене Святослава — трехлетнего малыша, но уже верхом на боевом коне и с боевым копьем в руке, считавшегося, несмотря на свой возраст, именно князем (а не «княжичем»)! Обычай метать перед началом боя копье во вражеское войско, обрекая его тем самым в жертву Одину — богу живых мертвецов-эйнгериев («замогильному войску») — типично норманнского происхождения и многократно засвидетельствован в скандинавском героическом эпосе и нордических сагах. О существовании же подобного обычая у славян сообщений нет (или. во всяком случае, не сохранилось).

В ту давнюю эпоху, ради вящего укрепления единства рода и дружины, детей мужского пола не воспитывали в собственной семье. Простолюдины росли в семьях родственников, знатные отроки — в семьях дружинников отца (как впоследствии и отпрыски рыцарских родов в период развитого Средневековья).

Святослава воспитывал старый варяг Асмунд. Данное обстоятельство представляется немаловажным. Дело в том, что Асмунд, воспитатель князя Святослава, был сыном Олега (Хельга, Хельгу, Хельги) Вещего, дяди и воспитателя отца Святослава, Игоря, правившего за него вплоть до совершеннолетия своего воспитанника и умершего, по легенде, от укуса ядовитой змеи, выползшей из черепа давно павшего боевого коня Олега («Но примешь ты смерть от коня своего»), как это было предсказано ему языческим жрецом-волхвом (большинство современных исследователей полагает, что волхвы были вовсе не хранителями какого-то гипотетического «исконно славянского родноверия», а кудесниками-колдунами финно-угорского происхождения, то есть представителями чуждого не только славянам и варягам, но и вообще ариям-индоевропейцам языкового и племенного субстрата). Возможно, за легендой о смерти Вещего Олега от предсказанного кудесником укуса ядовитой змеи скрыта подлинная история отравления киевского князя волхвами или по их наущению. Ничего невозможного в подобном предположении нет — известно, что ожесточенная борьба за власть и влияние между военной знатью — кунингасами — и языческим жречеством шла, например, у соседей восточных славян — литовских и прусских племен. Впрочем, довольно об этом…

О Вещем Олеге всякий русский (да и не только русский) человек знает, по крайней мере, из пушкинской «Песни о вещем Олеге». Рассказывать о нем можно очень долго. Однако вполне достаточно будет сказать, что Олег объединил под своей властью в один кулак все земли восточных славян и до самой своей смерти воевал с их врагами — волжскими болгарами, или булгарами (тюркскими предками болгар дунайских),  ромеями и хазарами (хозарами, козарами, казарами). В этом же духе Олег воспитал и Игоря, дважды совершавшего военные походы на ромеев (один раз — неудачно, другой — удачно), воевавшего с хазарами и волжскими болгарами. Сын Игоря, Святослав, также посвятил свою жизнь делу объединения под своей властью всех славянских племен, разгромил Хазарский каганат и нанес ряд поражений ромеям. Вне всякого сомнения, именно Асмунд вложил в ум своего юного воспитанника идеи своего великого отца Олега Вещего (в 2012 году в Ладоге — бывшей старой Ладоге,  древнем Альдейгьядобрге, был  воздвигнут памятник Рбрику и Олегу).

В четырнадцатилетнем возрасте у князя Святослава появился и личный повод для стойкой неприязни (если не сказать больше) к Ромейской империи. Его мать Ольга-Хельга, вдова убитого древлянами (германцами-готами?) Игоря-Ингвара, весьма непрочно сидевшая на киевском престоле (и у варягов, и у славян, да и у других народов на женщину в качестве верховной правительницы смотрели косо, править, согласно традиционным представлениям, всегда должен был мужчина), хотя и подавила древлянский мятеж, жестоко расправившись с виновниками гибели супруга, была вынуждена возвратить хазарам отвоеванные у них Олегом земли славянского племени вятичей (а говоря точнее — право сбора с вятичей дани) и попыталась укрепить свою власть, породнившись с ромейским василием. Ольга отправилась в ромейскую столицу Константинополь, или «Новый (Второй) Рим», основанный в IV веке от Рождества Христова первым христианским императором Константином Флавием Великим (Святым Равноапостольным Царем Константином) на месте древнегреческой колонии Византий (славяне именовали Константинополь Царьградом — калька с названия Древнего Рима — urbs regia, т.е. «город царей», «царский город», «царствующий град», а варяги — Миклагардом), вероятно, взяв с собой сына, чтобы женить его на ромейской царевне.

После унизительно долгого ожидания в царьградской гавани Суда «северную архонтиссу» Ольгу и юного «северного архонта Сфендославоса», соизволили, наконец, принять в императорском дворце. Но…какой же им там оказали прием?

По сути дела, им было заявлено следующее. Ромеи, то есть (православные) христиане — византийские «греки» упорно ставили знак равенства между этими двумя понятиями, именуя своего василия не просто «автократором (самодержцем) ромеев», но «христианским императором», иначе говоря — «повелителем (всех) христиан», обосновывая тем самым свои претензии на власть над всем подлунным миром! — это избранный Богом народ, Новый Израиль. И негоже, по евангельскому слову, отнимать хлеб у детей, чтобы бросить его псам — можно ли даже помыслить о том, чтобы отдать дочь благочестивейшего христианского василия в жены какому-то язычнику (псу)? Яснее не скажешь, не правда ли?

Так юный Святослав своими глазами убедился в верности того, что ему, несомненно, говорил о «ромеях» его старый, поседелый в боях  — в том числе и с «греками» — под шлемом воспитатель Асмунд. «Льстивы бо и лживы греци до сего дни» (как писал впоследствии русский — уже христианский! — летописец). Византийские «греки», претенциозно, как уже упоминалось выше, именовавшие себя «ромеями» («римлянами») и с привычным для подлинных римлян презрением взиравшие свысока на все прочие народы, в отличие от тех, древних, истинных римлян, не имели для этого никаких оснований, деградировав к Х веку до уровня ублюдочной смеси сирийцев, арабов, армян, иллирийцев, фракийцев, исаврийцев, влахов, славян, абхазов, арамеев, египтян, аланов, тюрок, иудеев и т.д., разбавленных незначительным количеством потомков древних греков и говоривших, с разной степенью чистоты, на греческом (как некоем «языке межнационального общения»). Кроме этого языка и православного варианта христианской веры византийских «греков» (да и то далеко не всех, ибо на территории Ромейской империи множились ереси, распространявшиеся оттуда по всей Европе и Азии, и отнюдь не все подданные царьградских василиев владели греческим языком) в какой-то степени объединяли разве что довольно смутные воспоминания о государственных и воинских традициях древней Римской империи, на эксклюзивное преемство от которой ромеи продолжали упорно претендовать вплоть до окончательной погибели своей державной химеры. И так вели себя те самые «греки», которые платили дань отцу Святослава — князю Игорю, и Вещему Олегу — отцу княжеского воспитателя Асмунда, прибившему свой щит на врата Царьграда! Конечно, в истории с этим Олеговым щитом много неясного — не мог же Вещий Олег не понимать, что «льстивые и лукавые до сего дни греки» не преминут сразу же после ухода «северного варвара» снять с ворот «Второго Рима» прибитый им щит и вдобавок предать его поруганию! К тому же известен обычай ромеев вывешивать щит, меч и панцирь своего василия на вратах Константинополя перед началом очередного военного похода на «варваров», часто именуемых «греками» просто «народами», символизировавшими силы слепого хаоса и противопоставлявшимися «Ромейской (Христианской) Державе» как символу упорядоченного Мироздания, Мирового Порядка, «космосу», возможно, неправильно понятый (в неточном пересказе), ложно истолкованный и перенесенный с «греческого» самодержца на Олега Вещего жившим много позже русским летописцем. Но, как бы то ни было, суть происшедшего от этого не менялась. «Благочестивые ромеи» со всем присущим им «дипломатическим тактом» указали «северным варварам» их место.

Вряд ли полученный в Царьграде от «греков» афронт прибавил Святославу уважения к своей матери Ольге, фактически «смиренно утершейся» после жестокого оскорбления, нанесенного ей самой, ее сыну, а в их лице — всей грозной варяго-русской Северной Державе.

Мы специально не касаемся вопроса о подлинности легенды, согласно которой княгиня Ольга ездила в Царьград креститься, а ставший ее крестным отцом ромейский василий вздумал жениться на своей крестной дочери и т.д., ввиду ее абсолютной неисторичности (а местами и абсурдности — вчерашняя язычница Ольга вразумляет христианина от рождения — «греческого» императора, к тому же давно женатого, напоминая ему, что христианская церковь запрещает крестному отцу жениться на своей крестнице, о чем «грек»-христианин то ли не знал, то ли позабыл, что в равной мере сомнительно! — и т.д.), как и вопроса о якобы непримиримой враждебности Святослава христианской вере как таковой (а не Ромейской империи, использовавшей христианство как средство достижения своих военно-политических целей!) — последнее утверждение опровергается, к примеру, присутствием на украшенной «двузубцем» Рюриковичей -«трезубцем» символ их рода стал лишь при князе Владимире Красное Солнышко — печати князя Святослава изображения христианского креста -, но дальнейшее обсуждение этих вопросов слишком отвлекло бы нас от основной темы настоящей военно-исторической миниатюры.

Правда, через пару лет Ольга направила аналогичное посольство к правителю другой «Римской империи», конкурировавшей и соперничавшей за «римское первородство» с «греческой» империей ромеев — германскому королю Оттону I Великому, обновившему в 961 году «Священную Римскую империю», основанную в 800 году от Рождества Христова франкским королем Карлом Великим (формально восстановившим, в союзе с римским папой, Западную Римскую империю, прекратившую свое существование в 476 году от Рождества Христова; при этом обе «римские» империи — Западная римско-германская и Восточная «греческая» претендовали на полную и безраздельную власть над всеми землями некогда единой древнеримской державы, что дополнительно усиливало остроту конфликта!)-, смиренно испрашивая у него наставников в христианской вере (христианская церковь все еще считалась единой, ее формальный раскол, или, по-гречески, «схизма», на западную католическую и восточную православную произошел только в 1054 году от Рождества Христова). По тем временам подобная просьба означала готовность просителя признать себя вассалом того, к кому он с этой просьбой обращался.

Римско-германский император Оттон согласился выполнить просьбу княгини Ольги и направил на Русь с миссией епископа Адальберта. Однако молодой князь Святослав, видимо, помешал этому намерению осуществиться, совершив нечто вроде государственного переворота. Ольга была выдворена из киевских княжеских палат в свой терем в Вышгороде, а  прибывший в Киев епископ Адальберт был изгнан оттуда в 962 году от Рождества Христова.

962 год от Рождества Христова стал годом первой (пока что политической) победы Святослава, первым годом его полновластия, превращения из из юноши — в мужа.

Как же повел себя молодой варяго-русский князь? Тот забияка и грабитель, которым Святослав предстает нам на страницах иных исторических сочинений, стал бы первым делом нападать на соседей — тех, кто поближе, побогаче и послабее. А на худой конец (если соседи показались бы слишком бедны), напал бы на ромейские владения в Крыму («фему Климатов») — земли там были богатые, но не имевшие для «греческой» империи большого стратегического значения и потому довольно плохо охраняемые «греками».

Но Святослав первым делом обратил свой меч против самого главного, опасного и сильного врага Руси — Хазарского каганата.

На Юге каганат граничил с Арменией и Грузией (Иверией), на Севере — с предгорьями Урала. Солнце вставало над Хазарией из вод Аральского (Абескунского) моря и опускалось за порогами Днепра.

Множество разноплеменных рабов трудились на Хазарию, множество разноплеменных наемных воинов (главным образом — представителей различных кочевых народностей Великой Степи) стерегли ее границы или нападали на страны, чем-либо не угодившие «божественному» хазарскому когану (кагану, каану, хакану, Великому хану). Через территорию Хазарии проходили важнейшие торговые пути тогдашнего цивилизованного мира — Великий Шелковый путь и путь из стран Балтийского бассейна в богатые страны Востока («путь из варяг в греки»). Огромные торговые пошлины и таможенные сборы, ростовщичество и работорговля неустанно пополняли казну правящей верхушки каганата, обосновавшейся в хазарской столице Итиль (Атель), расположенной в устье Волги, близ нынешней Астрахани. Все подвластные князья были обязаны отдавать своих дочерей в гарем кагана (правившего Хазарией в эпоху Святослава чисто номинально) и реального правителя («пеха», или «бека») хазар. Именно хазарский «пех» («царь») сосредоточил в описываемое время в своих руках всю полноту власти над каганатом, в то время как «божественный» коган (особа которого почиталась настолько священной, что он жил в постоянном затворничестве в своем итильском дворце и лишь в дни больших праздников показывался своим подданным) сохранил исключительно прерогативы духовного владыки (наподобие средневекового японского императора — микадо, или тэнно — при обладавшем всей реальной властью военном правителе-сёгуне).

Из переписки хазарского «царя»-«пеха» Иосифа с визирем мусульманского халифа Кордовы, иудея Хасдая ибн Шапрута, известной как «Хазарская книга» («Сефер га-Козари»), нам известны подробности жизни каганата.

Верхушка правящего слоя Хазарского каганата — сам коган (происходивший из древнего тюркского рода Ашина), «пех», придворные, вельможи, законоучители, книжники, сборщики налогов и пошлин, служители государственного культа исповедовали иудейскую веру. Представители военно-чиновничьей знати (или, выражаясь современным языком, «армии и силовых структур») были не только иудеями, но и мусульманами. В их число входили выходцы из различных кавказских и азиатских народов (например, хорезмийцы) и собственно хазары («белые хазары») — изначально северокавказский мелкий разбойничий народец, принявший иудаизм при когане Булане (ставшем после перемены веры Обадией). В отличие от «белых хазар», покоренные ими кочевые тюркские племена, получившие прозвание «черных хазар», составляли, вместе с другими племенами, тяглое (податное) население каганата, приверженное, главным образом, различным языческим культам (впрочем, было среди хазар и некоторое количество христиан, имевших даже собственные церкви). История прозелитизма (обращения в иудаизм) хазар весьма любопытна, но ее подробное изложение увело бы нас слишком далеко от главной темы настоящей военно-исторической миниатюры. Если верить арабскому путешественнику-географу аль-Масуди, значительную часть податного населения Хазарии и хазарских рабов составляли славяне («сакалиба»), уже тогда густо заселявшие подчиненные каганатом Подонье и Поволжье. Именно потомки этих славянских по происхождению «хазар» (слово «хазар» произносилось как «хазаг» или «хазак») составили впоследствии основу  казачества — впрочем, до возникновения казачества было еще далеко (не менее известной и широко распространенной, в частности, среди историков гитлеровского «Третьего рейха» и «казакийцев» периода Второй мировой войны версии происхождения казачества, согласно которой его предками были расселившиеся в Приазовье и Придонье в IV веке от Рождества Христова, в пределах упоминавшейся нами выше державы короля, или «реикса» германского племени остроготов, или остготов, т.е. «восточных готов», Германариха, или Эрманариха, готы и саксы, из слияния племенных названий — этнонимов — которых, «гот» и «сакс», и родился этноним «казак», равно как и версии, согласно которой слово «казаки» означает потомков древних иранских «кей-саков» или «кай-саков», т.е. «царских саков» — тех самых «царских скифов», что упоминались еще «Отцом истории» Геродотом, мы в рамках настоящего краткого очерка касаться не будем, ибо рассмотрение всех этих версий увело бы нас слишком далеко от главной линии нашего повествования, посвященного князю Святославу Храброму). Гвардию когана (а в действительности — «пеха») составляли так называемые «ларса», «ларсии» или «арсии» — десять тысяч отборных тяжеловооруженных хорезмийских конных воинов-мусульман, численный состав которых постоянно пополнялся, так что «ларсиев» всегда было десять тысяч человек (как в гвардии «бессмертных» персидских царей из династий Ахеменидов и Сасанидов, а также подражавших им ромейских василиев).

Словно мало было мощи одной Хазарии, угрожавшей варяжской Руси, за каганатом стояла и вся мощь империи ромеев. Временами константинопольские василии ссорились и даже воевали с итильскими коганами и «пехами», однако их стратегическое партнерство в борьбе с Арабским халифатом всякий раз заставляло их преодолевать временные разногласия. Царьградские василии выдавали своих дочерей за хазарских коганов и «пехов», те поступали аналогично. Так, например, первая женщина на престоле Ромейской империи — василисса (императрица) Ирина была хазаркой по происхождению, а один из ромейских василиев вошел в историю как Лев Хазар. Справедливости ради, следует заметить, что многие переселившиеся на земли ромейской державы хазары принимали православие и даже делали неплохую духовную карьеру. Так, знаменитый константинопольский патриарх Фотий, при котором чудесной силой вынесенной из Влахернской церкви Ризы Пресвятой Богородицы был потоплен подошедший к Царьграду, в отсутствие воевавшего с арабами-мусульманами василия, флот ушедших от Рюрика и вокняжившихся в Киеве варяжских воевод Аскольда (Хаскульда) и Дира (Тира, Тюра), в честь чего был установлен христианский праздник Покрова Пресвятой Богородицы (по некоторым данным, Аскольд под впечатлением случившегося чуда даже принял христианство в его православном варианте под именем Николая), был хазарского происхождения и даже получил прозвище «Хазаропросопос» («Хазарская рожа»).

Ромейские василии направляли своих военных инженеров (или, говоря по-русски, «розмыслов») строить крепости на хазарско-русских рубежах. Так, «греческий» патрикий (патриций) и военный архитектор Петрона Каматир построил в Придонье хазарскую крепость Саркел (Белую Вежу, т.е. «Белую Башню») по последнему слову ромейской фортификационной техники (впоследствии — надо думать, с немалым трудом и большими потерями — взятую князем Святославом).

За сотню лет до Святослава хазары обложили множество славянских племен — древлян, северян, радимичей, вятичей — небывалой данью. Дань включала не только меха, мед, скору (воск) и отличавшиеся особо прочностью ковки славянские мечи с двумя лезвиями (хазары, если верить летописцам, умели хорошо ковать лишь сабли, имевшие не два, а лишь одно лезвие), но и множество рабов. Летописцы, жившие позднее, вероятно, не могли поверить в буквальный смысл древних строк, и исправляли их, по своему разумению — «по беле и кунице с дыму», «по белке-веренице (веверице) с дыму». И лишь немногие уцелевшие древнейшие летописные тексты свидетельствуют, что в действительности хазарские сборщики дани взимали со славян «по белой девице из дому».

Оставшиеся в ограбленном доме («дыме») боязливо складывали сказки о том, как «налетело чудо-юдо коганое, требуя по девице на обед, по отроку на ужин». В сказках чудо-юдо, в конце концов, оказывалось побеждено…Наяву же сказители и слушатели помнили: если схватишься за меч, окоем тут же затянет беспощадная конная лава, сверкающая стальной чешуей, скалящаяся боевыми личинами шлемов. И тогда угонят в полон уже всех…кто уцелеет…

Именно для защиты от хазар и призвали восточные славяне варягов, когда цепкие щупальца каганата, завладевшего Киевом (хазары переименовали древний праславянский град в Самбатион; это греческий вариант хазарского названия Киева, упоминаемый ромейским василием Константином Багрянородным в трактате «Об управлении империей», вероятно, каким-то образом связан с иудейским религиозным термином «шаббат», то есть «суббота», «день отдохновения»; «Самбатионом»-же хазары называли и реку Днепр, именовавшуюся по-гречески Борисфенос, Борисфен), воспользовавшись раздиравшими славян межплеменными раздорами и междоусобицами (разжигаемыми, надо думать, не без влияния хазарского золота и прочих материальных благ), протянулись далеко на русский север — к Ильменю и Белоозеру.

И варяги пришли! Рюрик и Олег не только не пустили хазар на север. Воеводы Рюрика Аскольд и Дир выбили войска каганата из Киева-Самбатиона. Правда, впоследствии, их самих выманил из Киева хитростью, и убил (с полным правом обвинив в измене данной Рюрику и его сыну Игорю клятве верности — «вару», которую был обязан соблюдать всякий варяг) Олег Вещий, посадивший в Киеве князем своего воспитанника Игоря, но это были уже внутренние конфликты между самими варяго-руссами. Правда и то, что в состав дани, собираемой варяжскими «находниками» со славянских племен за их защиту от хазар (или, выражаясь современным языком, «крышевание»), наряду с продуктами охоты и сельского хозяйства, входили и рабы («челядь»), но, вне всякого сомнения, в несравненно меньшем количестве, чем в состав дани, взимаемой со славян хазарами. Благодарные варягам за защиту северяне, вятичи, радимичи и другие славянские племена слагали уже не сказки, а былины, бывальщины, о том, как ехал на Русь злой «Жидовин могуч богатырь», на пути которого встал Вещий Олег (Хельги) — Вольга (Ельга) Мурманец (Норманн), снесший ему, в жестоком бою, «с плеч коганых (вероятнее всего, слово «коганый» было позднее, уже после Крещения Руси, переосмыслено как «поганый» — от латинского слова «паганус», то есть «сельский», в значении «языческий», ибо христианская вера повсюду утверждалась сначала в городах и уж затем — в сельской местности!) черну голову» (и лишь впоследствии поединок с грозным Жидовином был приписан Илье Муромцу, связанному позднейшими «былинниками речистыми» уже не с норманнами-нурманнами-мурманами, а, чисто по созвучию, с возникшим гораздо позднее и расположенным гораздо севернее городом Муромом). Возможно, поход Вещего Олега (Хельги, Ельги, Вольга, Вольги, Волха или Волхва, т.е. «волшебника», «кудесника») Всеславьевича (Святославовича) на «Индейское (в современных переводах — Индийское) царство», которое он разгромил, проникнув в него хитростью, в действительности является поэтическим переосмыслением «былинниками речистыми» позднейших времен войн двух реальных варяго-русских князей Рюрикова рода — Олега (Вольга, Вольги, Хельги, Ельги) и его внучатого племянника Святослава — с «Иудейским царством» (Хазарским каганатом, государственной религией которого был иудаизм — отсюда и былинное «чудо-юдо»). Это представляется весьма логичным — до далекой Индии не доходил со своим войском ни один русский государь, Рюрикова или не Рюрикова рода. Замена в былинах «иудейского» царства «индейским» (по созвучию) произошла, вероятнее всего, в эпоху позднего Средневековья, когда память о некогда грозном Хазарском каганате почти полностью изгладилась из памяти народной (вероятно, во многих случаях место хазар — как и прочих степняков — печенегов, «черных клобуков»-каракалпаков, торков, берендеев, половцев  — прочно заняли пришедшие на Русь позже всех других кочевников «татары»), и сама мысль о существовании какого-то «иудейского царства» на границе Руси казалась попросту абсурдной… Впрочем, довольно об этом…

После убийства Игоря древлянами и подавления древлянского восстания княгиня Ольга, опасаясь войны с могущественным Хазарским каганатом в условиях крайне непрочного тыла, отдала хазарам отбитую у них Вещим Олегом землю вятичей (или, если быть точнее — право сбора дани с вятичей). Вновь потянулись в Итиль нескончаемые вереницы славянского «полона» («челяди») — девиц и отроков. Их было так много, что слово «славянин» — «славе», «склаве», «саклаб», «сакалиба» — стало синонимом слова «раб» и по-прежнему остается таковым во многих современных языках.

И вот на этих-то «неразумных» (по мнению А.С. Пушкина, но по-своему очень даже неплохо «соображавших, что к чему») хазар поднял меч храбрый князь Святослав Киевский.

Мало того! Нам даже не известен толком ход войны Святослава с «неразумными хазарами». Летописец просто говорит, что Святослав разбил хазар, убил их «царя Когана» и взял Белую Вежу, не сообщая ничего ни о разгроме войска «пеха», ни о взятии варяго-русами (при поддержке наемной печенежской конницы) других хазарских твердынь — Семендера (Семендерема), Самкуша (Самкерца или, по-русски, Корчева, управлявшегося хазарским наместником-«тудуном»; ныне это то ли город Керчь, то ли город Тамань) и, самое главное — столицы Каганата — Итиля. Мы твердо знаем лишь одно. Хазарский каганат, огромная держава, исчез с лица земли всего за один год (964). Не помогли когану с «пехом» ни чешуйчатая броня на ларсиях и их конях, ни наемные орды кочевников, ни построенные ромейскими военными инженерами крепости, ни золото работорговцев и ростовщиков.

Много лет спустя арабский путешественник-географ Ибн Хаукаль видел на берегу Волги руины хазарских разбойничьих гнезд и опустевшие кочевья их степных вассалов-союзников. На Северном Кавказе русы, если верить Ибн Хаукалю, «если что и оставили, так только лист на лозе».

Границы Руси выдвинулись на Дон и в Приазовье, где бывшие хазарские твердыни Саркел и Самкуш стали русскими городами Белой Вежей и Тмутороканью (впрочем, есть мнение, что Тмуторокань — это бывшая «греческая» Таматарха). Славянское большинство населения Хазарии из униженных, забитых, всеми презираемых полурабов превратилось в полноправных подданных киевского князя Рюрикова рода. Когда же оставшиеся в Тьмуторокани хазары и примкнувшие к ним «греки» попытались «тряхнуть стариной», Святослав послал на них, надо думать, старого, служившего еще Олегу и Игорю, варяга Свенельда, так «вразумившего» смутьянов, что из «греческого» Крыма срочно прибыл с «миротворческой миссией» ромейский губернатор-«топарх» с заверениями в вечной дружбе и чуть ли не с просьбой о покровительстве. Тогда-то из его уст в титулатуре «Сфендославоса» и прозвучал впервые пышный эпитет «царствующий к северу от Дуная». До этого-то киевских правителей в Ромейской империи полупрезрительно именовали «архонтами» («князьями», а буквально — «старостами» — даром что владения этих «старост» давно уже превышали по обширности земли Восточной Римской империи).

Но Святослав железной рукой навел порядок и в Киеве. Он безжалостно пресек завезенное туда хазарами ростовщичество. Предание гласит, что князь повелел отсекать тем, кто дает деньги в рост, десницу (правую руку), а тем, кто брал их — шуйцу (левую). В результате инфляция — вечный жупел экономистов всех времен — на все время правления Святослава бесследно исчезла из его державы, и, хотя собственной монеты варяго-русский князь-викинг не чеканил, деньги при нем не обесценивались. Это — тоже одна из его побед, к сожалению, не датируемая и почти никогда не упоминаемая в исторических сочинениях.

Наступил 967 год от Рождества Христова. На царьградском престоле сидел василий Никифор II Фока, прославленный военачальник армянского происхождения, одержавший немало побед над арабами. Его не могло не тревожить стремительное и бесславное падение давнего военно-политического союзника Ромейской державы — Хазарии, и столь же быстрое усиление давних врагов империи — русов («тавроскифов»). Сам опытный полководец и воин, Никифор Фока был вполне способен оценить противника по достоинству. Военная экспедиция на Русь выходила за пределы возможностей занятой войнами с другими противниками империи ромеев, пассивно ожидать нападения Святослава было также нельзя, и потому василий Никифор решил применить испытанную ромейскую тактику «разделяй и властвуй», «натравливай одних варваров на других». Автократор направил на Русь с особой миссией изощренного во всех тонкостях ромейской дипломатии патрикия Калокира Дельфина, сына протевона (правителя) Херсонеса Крымского (именовавшегося русскими «Корсунь»), с пятнадцатью кентинариями (полутора тысячами фунтов) золота  и предложением Святославу в обмен на это золото напасть, в союзе с «греками», на Дунайскую Болгарию, с которой империя ромеев в очередной раз воевала. «Ромеи» были большими любителями и мастерами загрести, при всяком удобном случае, жар чужими руками, «убивая варваров руками варваров».

Однако василий Никифор сам себя перехитрил. Святослав вовсе не собирался таскать для «греков» каштаны из огня! «Тайная» тактика ромеев давно уже не была тайной ни для кого (кроме разве что них самих). К тому же выбор Никифором Фокой именно Калокира в качестве посла оказался крайне неудачным. Сейчас трудно сказать, был ли Калокир просто честолюбивым авантюристом или же идейным, а то и личным недругом ромейского василия, а может быть — выразителем давних сепаратистких устремлений своего родного Херсонеса (в конце концов попытавшегося отпасть от империи уже в княжение сына Святослава — Крестителя Руси Владимира Красное Солнышко, оказавшего Ромейской державе немалую услугу, военной силой вернув восставший Херсонес под власть Царьграда). Это нам не известно. Известно лишь одно. Явившись по поручению василия с грузом золота и предложением союза с империей в Киев, Калокир сказал Святославу совсем не то, что поручил ему василий ромеев. Посланник императора Никифора предложил варяго-русскому князю под предлогом союза с Ромейской державой вступить в Дунайскую Болгарию, оттуда внезапно ударить по империи и посадить Калокира на императорский престол в Константинополе (естественно, за соответствующую плату). Святославу настолько понравился план Калокира, что он даже побратался с будущим кандидатом на цареградский престол, союз с которым, в случае успеха задуманного, сулил ему огромные выгоды.

Сын Игоря согласился на план изощренного в хитростях побратима. Хотя вообще-то подобные хитрости самому князю были чужды. Рыцарственный с любым врагом, он всегда, перед нападением на него, посылал к нему вестника с кратким извещением: «Иду на вы (вас)!».

Справедливости ради, следует заметить, что у оповещенного таким рыцарственным образом неприятеля все равно оставалось слишком мало времени, чтобы подготовиться надлежащим образом к обороне (если только он не начал готовиться к ней еще до получения княжеского послания).  Аналогичным образом поступил, скажем, другой потомок шведских викингов — ярл Биргер, передавший через посланца не менее блестящему, чем Святослав Игоревич, представителю рода Рюриковичей — Святому благоверному князю Александру Ярославичу (будущему Невскому): «Если можешь, сопротивляйся, но я уже здесь и пленю землю твою». Но это так, к слову…

Как бы то ни было, к описываемому времени данное краткое послание Святослава звучало для его адресата, как смертный приговор. Теперь его услышали дунайские болгары (тюркский по происхождению, но принявший славянский язык народ, образовавшийся в результате смешения перекочевавшей на Дунай под давлением Хазарского каганата части волжских болгар — так называемых «праболгар», или «протоболгар» — с местными славянами, фракийцами и влахами).

Успех замысла Калокира Дельфина далеко превзошел ожидания самих побратимов. Под сокрушительными ударами дружинников Святослава собранное болгарским царем Петром войско разлетелось в пух и прах. Узнав о полном разгроме своей рати, царь Петр разболелся и умер. Восемьдесят (!) болгарских городов открыли ворота Святославу. Вместо затяжной войны, в которой русы и болгары, по замыслу василия Никифора, должны были взаимно истощить друг друга, почти вся Болгария в одночасье оказалась во власти Святослава (возможно, имевшего законные права на владение ею — если Ольга действительно была родом не из Пскова-Плескова, а из болгарской Плиски)!

Василий Никифор стал принимать спешные меры к укреплению обороны Царьграда. На стенах Второго Рима были установлены камнеметы, направленные на северо-запад. Гавань вновь, как в дни нашествий Аскольда и Дира, Вещего Олега и Игоря, перегородили громадной железной цепью. Спешно стягивали отовсюду войска, в первую очередь основную ударную силу имперской армии — тяжеловооруженных конных латников («катафрактариев»), тайно готовили к бою сифоны с «греческим огнем» (ромейским «напалмом», которым был в свое время сожжен варяго-русский флот Игоря Рюриковича в дни его первого, неудачного, похода на Царьград).

Однако автократору Никифору следовало бы позаботиться об укреплении не только городских стен, но и собственной спальни. Власть ромейских самодержцев, гордо возносившихся, на глазах лежащих перед ними вповалку ниц толп раболепных придворных и «варварских» послов (с помощью скрытого от посторонних глаз хитроумного подъемного механизма), на своем «соломоновом престоле» под самый потолок тронного зала, под громкое пение механических птиц и грозное рычание механических львов,в действительности была крайне непрочной и зависела от малейшей прихоти непредсказуемой Фортуны (или, говоря по-гречески, Тихи). Зимней ночью, пройдя через гинекей (женские покои дворца), очередной любовник василиссы Феофано, уже отправившей на тот свет своего предыдущего царственного супруга, прославленный в боях с арабами полководец-армянин Иоанн Цимисхий (Чимшик), племянник василия Никифора, проник в спальню своего царственного дядюшки и, с помощью сообщников, зарубил его насмерть (после чего, с чисто византийским цинизмом, немедленно повелел казнить соучастников по преступлению за цареубийство, а помогавшую им василиссу Феофано постричь в монахини).

Новый василий Иоанн начал действовать немедленно, причем вполне в духе своего незадачливого дяди. Он знал, что печенеги были союзниками отца Святослава — князя Игоря, и сопровождали самого Святослава в походе на Хазарию. Однако в поход на Дунайскую Болгарию Святослав печенегов по каким-то причинам (возможно, по совету Калокира, ведшего какую-то свою неразгаданную по сей день и, возможно, двойную, игру) не взял, лишив их доли в добыче и в славе. Хуже всего было то, что вместо печенегов Святослав взял с собой в Болгарию заклятых врагов печенегов — угров (венгров-мадьяр)! Ромейские шпионы и «агенты влияния» умело разожгли обиду печенегов и вражду одних кочевников к другим, а также к русам. И печенеги, воспользовавшись отсутствием Святослава, осадили его стольный град Киев — «мать городов русских».

Эта крайне неприятная весть застала князя на Дунае. Святослав с частью войска совершил молниеносный бросок с Дуная к Киеву (что лишний раз доказывает: его войско было, если и не целиком, то в значительной своей части не пешим, а конным). Однако скрестить оружия с печенегами внуку Рюрика Ютландского на этот раз не пришлось. Узнав о подходе войск грозного князя, степняки спешно сняли осаду с Киева, а затем направили к киевлянам послов с предложением мира и дружбы. Князь (хан) печенегов побратался с киевским воеводой Претичем, обменявшись с ним оружием и доспехами, и ушел в степь. Как только подоспел Святослав, скончалась княгиня Ольга. Святослав перезимовал в Киеве, воздав честь умершей матери, и…заявил о переносе своей столицы в болгарский город Переяславец Дунайский. «Здесь будет середина державы моей», заявил Святослав, и эти слова, надо думать, очень скоро дошли и до василия ромеев. Тот живо смекнул, что если середина (центр) державы «северного варвара» будет находиться на Дунае, то для самостоятельной Ромейской империи просто не останется места на карте мира, или, выражаясь, языком древних римлян, «маппа мунди». Служившие житницей империи (и населенные в описываемое время преимущественно славянами) Балканы были жизненно важны для ромеев, которые в случае их утраты просто умерли бы с голоду.

Превосходно налаженная тайная служба империи стала проявлять повышенную активность. Результаты ее деятельности не заставили себя долго ждать. Пока Святослав зимовал в Киеве, во многих городах на Дунае против власти русов взбунтовалась болгарская знать («боляре», по-русски: «бояре», а по-гречески, «болиады»). В знак союза с ромеями мятежники направили в Царьград двух болгарских царевен, предназначенных в жены малолетним ромейским царевичам, и посольство с просьбой о военной помощи.

Святослав умел быть великодушным к побежденным противникам — например, к болгарам или печенегам. Но измены он не прощал никому, и карал изменников беспощадно.

Войско киевского князя вместе с новыми союзниками-печенегами снова вторглось в Дунайскую Болгарию. В городе Филиппополе (Пловдиве) — центре заговорщиков — состоялись массовые казни. Мятежники были посажены на кол. Крепости боляр-бунтовщиков были разрушены до основания.

В Болгарии фактически разгорелась кровопролитная гражданская война, к чему так стремились ромеи. Часть болгар приняла сторону «греков», другая — перешла под стяги Святослава и стала сражаться против ромейской армии вторжения. У Святослава хватило политического разума не отнимать ни свободу, ни царский титул у сыновей болгарского царя Петра — Бориса и Романа (братьев увезенных в Царьград болгарских царевен).

Прибывшие из Константинополя послы Цимисхия, угрожавшие Святославу, напоминая князю о гибели его отца Игоря (почему-то от рук «германцев»), не испугали сына Ольги. Святослав заявил, что находится в Болгарии у себя дома (лишний аргумент в пользу версии о происхождении Ольги из болгарской Плиски), а ромеям, намекнув на то, что они всецело превратились в азиатов, предложил убираться из чужой им Европы к себе в Азию. Князь уже совершенно открыто объявил о своем намерении создать собственную державу с центром на Балканском полуострове.

В ответ на угрозу, что на театр военных действий скоро прибудет сам грозный василий ромеев во главе бесчисленных карательных войск, Святослав ответил, что русы — не трусливые дети, а мужи, привыкшие к виду крови. Василию Иоанну Цимисхию он посоветовал не затруднять себя долгим походом, ибо он, Святослав, намерен сам скоро навестить того в Царьграде.

Вновь прозвучало грозное: «Иду на вы!».

Варяго-русское войско, усиленное болгарскими вспомогательными отрядами, поспешило вслед за возвращавшимися в Константинополь ромейскими послами. Василий Цимисхий, спешно заключив мир с соседями (как известно, империя постоянно с кем-нибудь воевала), бросил все войска навстречу надвигающимся русам. Магистр Петр привел из Сирии отборные войска, только что громившие арабов-агарян.

«Мертвые сраму ни имут!» — провозгласил князь Святослав перед строем своих дружинников. Нестор-летописец в «Повести временных лет» привел целую речь доблестного киевского князя, сказанную перед битвой. В передаче Нестора речь Святослава звучала так:

«Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим — должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут. Если же побежим — позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь».

Смысл выражения «мертвые сраму не имут» совершенно ясен: даже в случае проигранной битвы потомкам не в чем упрекнуть погибших, ибо они сделали все, что могли — достойно сражались, и погибли с оружием в руках.

Больше ни о магистре Петре, ни о его сирийской армии ромейские летописцы ничего не сообщали.

Войска Святослава подошли к Аркадиополю. До Царьграда оставался всего только один дневной переход. Ромеям в очередной раз помогла военная хитрость. Патрикий Алакас (крещеный печенег) обманом заманил в ловушку и истребил легкую конницу своих соплеменников печенегов — союзников Святослава. Боевые порядки главных сил внука Рюрика Ютландского — тяжелой пехоты (?) — без прикрытия с флангов легкой конницей были чрезвычайно уязвимы для фланговых ударов ромейской тяжелой кавалерии.

В жестокой битве войска Святослава с войском «греческого» полководца армянского происхождения Варды (Вардана) Склира победы не удалось добиться ни одной стороне. Однако именно «греки» первыми направили к Святославу послов с предложением мира и богатыми дарами (несомненно, памятуя об эффекте, произведенном в свое время на князя «тавроскифов» пятнадцатью кентинариями золота, привезенными ему в дар Калокиром Дельфином), Но, вопреки ожиданиям, золото и дорогие ткани не произвели на грозного князя (которому, согласно представлениям «просвещенных ромеев», полагалось быть и оставаться «алчным варваром») ровным счетом никакого впечатления — сын Игоря, при виде этих даров, велел своим младшим дружинникам «схоронить» (спрятать) их. Когда же ему поднесли боевой меч, князь стал разглядывать его, расхваливать работу оружейника, смягчился и согласился на мирные переговоры.

«Лют муж сей — » доложили василию Иоанну послы — «злата не берет, а оружие любит». Справедливости ради, следует признать, что Святослав взял не только ромейские мечи, но и ромейское золото (не говоря уже о ромейских тканях). Тем не менее, суть дела «льстивые и лукавые греки» уловили совершенно верно.

Однако без печенежской конницы, понеся тяжелые потери, ослабленное войско Святослава вряд ли смогло бы разбить войска Цимисхия (а если и смогла бы, то какой ценой?), не говоря уже об осаде и взятии Константинополя — «пиявицы вселенной», защищенной мощнейшими в тогдашнем христианском мире фортификационными сооружениями.

Воспитаннику Асмунда, сына Вещего Олега, не было необходимости объяснять значение слов «пиррова победа». Святослав согласился не только на мир с «греками», но и на сохранение прежней ромейско-болгарской границы, в обмен на провинцию Македонию и на выплату щедрой дани. Мир с ромеями, однако, стоил Святославу союза с печенегами. Мстительные и злопамятные степняки не простили варяго-русскому князю ни гибели своих ушедших с ним в поход и не вернувшихся в родные кочевья сыновей, ни мира с их убийцами-«греками», ни потери надежды на обогащение за счет щедрой военной добычи. Печенеги были не нацией, а племенем, не имевшим собственной государственности, и потому закон кровной мести был для них превыше каких-либо соображений высокой государственной политики.

Пока русское войско отдыхало от тягот похода в Болгарии, василий ромеев Иоанн Цимисхий спешно готовился нарушить свою принесенную на кресте торжественную клятву в вечном мире и дружбе со Святославом (чего стоило клятвенное обещание, данное какому-то «северному варвару-скифу»!), собирал новые войска, вербовал иноземных наемников, перебрасывал на Дунай византийский военный флот.

И весной 971 года от Рождества Христова новая ромейская армия (наполовину состоявшая из сирийских, тюркских и арабских наемников), нарушив мирный договор, вторглась в Болгарию. Одновременно в Дунай вошел имперский военный флот, включавший триста кораблей-дромонов, оснащенных приспособлениями для метания «греческого огня».

Армия Иоанна Цимисхия прошла по горным ущельям и одним броском вышла к Преславе — столице Болгарского царства. До сих пор остается непонятным, как мог опытный воин Святослав оставить границу без охраны? Кому он поручил ее охранять? Возможно, кому-то из болгарских военачальников, изменивших ему и перешедших на сторону ромеев? Или своему брату Глебу, казненному им в скором времени неизвестно за что (по мнению некоторых позднейших летописцев, язычник Святослав казнил Глеба и других воинов своего войска за то, что те были христианами, что позволяет предположить их сговор с «греками» на почве общности христианской веры, хотя подобное предположение кажется не слишком обоснованным; ведь раз в войске Святослава служили христиане, как варяго-русы, так и болгары, и их никто не преследовал за их вероисповедание, то вряд ли дело было в неожиданно проявившейся у Святослава религиозной нетерпимости!). В-общем, «темна вода во облацех»…

Имперское войско неудержимо продвигалось на север. Пытаясь внести раскол между болгарами и русами, автократор Иоанн велел отпускать пленных болгар на свободу. Но это не помогло. Часто болгары (включая женщин) продолжали сражаться на стороне Святослава (или, во всяком случае, против «греков»), и, оказавшись в безнадежном положении, бросались (как и русы) на свои мечи, предпочитая смерть позору плена. Об участии в боях женщин, облаченных в воинские доспехи, свидетельствовали ромейские воины, находившие женские трупы среди убитых на полях сражений.

Захватив Преславу (при этом были убиты прославленные воеводы Святослава — варяги Сфенкел и Икмор) и (без ложной скромности) переименовав ее в Иоаннополь, василий Иоанн Цимисхий отослал пленного болгарского царя Бориса в Константинополь. Было официально провозглашено возвращение отпавшей провинции «Мисии» (Болгарии) в состав «Римской империи».

Особенно жестокие бои развернулись под Доростолом на Дунае. В одной из вылазок русам удалось сжечь ромейские осадные машины и убить начальника «греческого» осадного парка Иоанна Куркуаса (армянина по происхождению), что сделало штурм сильно укрепленного города невозможным. С другой стороны, осажденным не удалось прорвать блокаду. В боях и стычках с обеих сторон гибло великое множество воинов.

«Греческий» историк Лев Диакон, называя русичей «скифами», живописал одно из сражений между князем Святославом и василием Иоанном под Доростолом в следующих выражениях:

«Итак, в шестой день недели, 22 июля, при заходе солнца скифы вышли из города, построились в твердую фалангу и, простерши копья свои, решились идти на подвиг… Скифы сильно напали на ромеев; кололи их копьями, поражали коней стрелами и всадников сбивали на землю…

Конь Анемаса («греческого» полководца арабского происхождения, зарубившего при взятии Преславы Икмора — В.А.) частыми ударами копий был повержен на землю; тогда, окруженный фалангою скифов, упал сей муж, превосходивший всех своих сверстников воинскими подвигами.

И так скифы, ободренные его падением, с громким и диким криком бросились на ромеев. Устрашенные необыкновенным их натиском, ромеи начали отступать».

Лев Диакон, в лучших традициях имперской пропаганды, не жалеет в своей «Истории» красок, живописуя зверства, творимые Святославом в Доростоле, включая кровавые (в том числе — человеческие) жертвоприношения (в жертву приносили скот и военнопленных), скромно «умалчивая» при этом о настоящей оргии резни и грабежей, устроенной «благочестивыми ромеями» в завоеванной ими православной Болгарии (например, при взятии Преславы). Да и в дальнейшем царьградские автократоры особой кротостью не отличались, несмотря на человеколюбивый характер исповедуемой ими православной христианской веры. Достаточно вспомнить хотя бы одного из них — «благочестивого самодержца» Василия II из Македонской династии, прозванного «Болгаробойцей» за то, что, пленив в одном из сражений двадцать тысяч (!) болгарских воинов царя Самуила, он повелел выколоть им всем глаза, оставив на сотню совершенно слепых по одному одноглазому поводырю — и отправил их «в подарок» царю Самуилу, у которого, при виде своих некогда лучших воинов, случился разрыв сердца — а ведь так жестоко расправились с православными болгарами не какие-то свирепые «скифы», не «северные варвары-язычники», а такие же православные ромеи, братья беспощадно ослепленных ими православных болгар по вере…

Силы сидящих в осаде варяго-русов таяли. Помощи было ждать неоткуда. И Святослав согласился на мирные переговоры, правда, по утверждению позднейшего русского летописца, с тайным умыслом («Пойду на Русь, приведу еще дружины»).

Ромейский хронист Лев Диакон оставил в своей «Истории» сообщение о переговорах «тавроскифа Сфендославоса» с василием ромеев. Последний приехал к месту переговоров на берегу Дуная верхом на боевом коне, разодетый в золото и пурпур, в сопровождении блестящей свиты. Святослав прибыл на лодке. Льва Диакона поразило то, что «Сфендославос» не только не поклонился императору («повелителю мира»), но даже не встал с ладейной скамьи. И то, что князь сам греб одним из весел, наряду с прочими дружинниками-«гридями», и простота белых льняных рубах «варварского» князя и его «гридей», и их диковатый для «просвещенных» ромеев вид, и клок (локон, хохол) волос на голове князя — признак знатности рода — все это казалось ромейскому хронисту крайне необычным.

Любопытно, что фактический виновник войны Святослава с ромеями — патрикий Калокир Дельфин — ухитрился выйти сухим из воды. Он вернулся на службу Ромейской империи и в 996 году от Рождества Христова даже был одним из двух руководителей «греческого» посольства к римско-германскому императору Оттону III для ведения переговоров о брачном союзе двух «римских» императорских дворов (западного и восточного). Так что не исключено, что его «побратимство» со Святославом было все-таки не искренним, а притворным (возможно, Калокир, выполняя тайное задание царьградского василия, коварно заманил варяго-русского князя на Дунай, прельстив его заманчивой перспективой богатой добычи и прочного союза с Ромейской империей, в случае занятия им, Калокиром, с помощью Святослава, константинопольского престола, ради разгрома, силами русского войска, Дунайской Болгарии — хотя и не учел, что «тавроскиф», рассматриваемый им в качестве послушной марионетки, вдруг пожелает играть самостоятельную роль и выгнать «ромеев» из Европы в Азию).

По договору князя Святослава с василием Цимисхием захваченная варяго-русами добыча оставалась при них, к тому же каждый получал еще по мере зерна (около двадцати килограммов на человека), причем зерно было взято и на убитых. На этих условиях Святослав уходил из Болгарии. Но, как говорится, «нет человека — нет проблемы», и только «мертвые не кусаются» (эту ромейскую мудрость впоследствии не только хорошо усвоил, но и виртуозно применял на практике великий «византиец ХХ века» товарищ И.В. Сталин). Цимисхий не замедлил направить послов к печенегам. Некоторые историки полагают — чтобы подкупить стаепняков и натравить их на возвращающегося Святослава. Но, скорее всего, подкупа в данном случае не требовалось. Василию ромеев достаточно было повелеть послам зачитать вслух хану печенегов Куре примерно следующий текст:

«Верный союзник империи архонт Сфендославос возвращается к себе на Русь. Василий требует беспрепятственно пропустить этого своего союзника».

Все формальности были бы соблюдены, клятва не нарушена, христианская совесть василия, целовавшего «варвару» крест, спокойна, а «Сфендославос» — обречен на верную гибель (при такой-то формулировке)…

Остатки войска князя Святослава, пережившие множество битв, тяготы перехода на веслах и голодную зиму (что такое двадцать килограммов зерна на человека!) на Черноморском побережье, было встречено на днепровских порогах печенежскими ордами и в жестоком бою почти полностью истреблено. Спаслись очень немногие, в том числе Свенельд со своим сыном Лютом (Льотом). Пал в безнадежной схватке и сам князь Святослав, сражавшийся, как всегда, в первых рядах своей дружины. Так внук Рюрика Ютландского и сын Игоря Старого закончил свою жизнь, которая была, по сути дела, одной безостановочной войной. Как писал много позднее один из его потомков — Великий князь Киевский Владимир Мономах:

«Дивно ли, если муж погиб на войне? Умирали так лучшие из дедов наших».

Вероятно, и сам Святослав не мог желать себе иной и лучшей смерти.

Убивший его печенежский хан Куря, по преданию, повелел оправить череп Святослава в серебро, сделать из него чашу (по старинному обычаю всех тюркских кочевников — аналогичным образом, например, праболгарский хан Крум поступил с черепом павшего в бою с болгарами — или, по другой версии, плененного и обезглавленного ими — ромейского василия Никифора I; впрочем, еще задолго до этого, в годы Второй Пунической войны, галлы-бойи превратили в чашу окованный золотом череп убитого ими римского консула Луция Постумия) и пил из этой чаши на пирах, всякий раз повторяя:

«Пусть наши дети будут такими, как он!»

Здесь конец и Господу нашему слава!