Воспитанника московского Дворянского института и Царскосельского (ставшего к концу учебы Александровским) лицея в 1848 году выслали в Вятку за «вредный образ мыслей». Только со смертью произнесшего эти слова императора НИКОЛАЯ I Салтыков смог вернуться в Петербург, был принят на службу в Министерство внутренних дел и представлен новому царю АЛЕКСАНДРУ II. Тот сказал: «Пусть едет служить да делает сам так, как пишет». Салтыков возобновил литературную деятельность, но так как государственному служащему (Салтыков был вице–губернатором в Рязани и Твери) не позволялось подписываться под вымыслом собственным именем, он взял по совету жены псевдоним Н.Щедрин, ставший потом частью его фамилии.

Публицистика и художественное творчество Салтыкова–Щедрина («Господа Головлевы», «Сказки», «Пошехонская сторона») создали ему славу сурового критика действительности. Его сатира продолжает оставаться актуальной и сегодня. Полтора века назад писатель рассказал о городе Глупове и его обитателях, а кажется, что он заглянул в наш день:

«Глупов возрождается, украшается и совершенствуется. Он не имел никаких понятий — явились понятия, он не имел страстей — явились страсти. Когда какая–то рука бросила им в горшок кусок черного хлеба, этот кусок сделался истинным палладиумом глуповского миросозерцания, глуповских надежд и глуповского величия. Он один имел привилегию пробуждать от сна и вызывать к деятельности этих зодчих праздности, этих титанов тунеядства и чревоугодничества. Они суетилиcь, бегали и ползали, плевали друг другу в глаза и в нос, подставляли друг другу ногу… и все из–за того, чтоб стать поближе к лакомому куску, чтоб вырвать из него как можно больше утучняющего вещества… Положим даже, что вы ничем особенным и не отличаетесь от глуповцев, чтоб приобрести между ними популярность и снискать их доверие. Однако нет. У глуповца имеется своего рода чутье: он нюхает день, нюхает два и наконец поднюхивает в вас нечто несродное Глупову. И с этой поры он вас ненавидит…»

А вот что еще знают глуповцы о жизни в своем горшке:

«Были губернаторы добрые, были и злецы; только глупых не было — потому что начальники! Соберется губернский синклит да учнет о судьбах глуповских толковать — даже мухи мрут от речей их, таково оно тошно! О том, что происходило там, в глубине горшка, мы не тужили; мы знали, что там живут Иванушки…»

И напрасно сатирик пытался разглядеть хоть что–то в их душах:

«Как ни жадно доискивалась душа моя во мраке глуповской жизни того примиряющего звена, которое в истории является посредником между прошедшим и будущим, — тщетны были мои усилия. Испуг, испуг и испуг! И вдруг я понял и прошлое, и настоящее моего родного города. Господи, мне кажется, что я понял даже его будущее!»

Придерживался крайне правых взглядов, выступал против «инородцев» и особенно евреев. В 1903 году опубликовал в петербургской газете под названием «Программа завоевания мира евреями» антисемитские «Протоколы сионских мудрецов». В известной степени его публикациями в газете «Бессарабец» был спровоцирован кишиневский погром 1903 года, после которого Крушеван приобрел скандальную известность.

Во ВГИКе учился у Григория АЛЕКСАНДРОВА, но на третьем курсе был арестован, обвинен в «еврейском буржуазном национализме» и террорристических намерениях, осужден к 10 годам. В 1954 году освобожден, реабилитирован и восстановлен в институте, доучивался уже у Сергея ЮТКЕВИЧА. Режиссер эмигрировал в 1971 году в Израиль, когда оказалось, что ему не дают осуществить ничего из задуманного, но после этого и все сделанное ранее оказалось под негласным запретом.

В литературе можно встретить прямо противоположные сведения о талантах и воинских успехах генерала. Несомненно одно: он пользовался высочайшим доверием государя, ничем не колеблемым. В русско-японскую войну Иванов был удостоен орденов св. Георгия 4-й и 3-й степени, в 1-ю мировую — св. Георгия 2-й степени. В том же 1915 году он был удостоен и ордена св. Владимира 1-й степени с мечами. По наградам его в то время в русской армии никто не превосходил.

Галицкий князь, четырьмя годами ранее захвативший власть в свои руки и приказавший ослепить плененного Василия, с этой поры только убегал от своего двоюродного брата, довольствуясь незначительными успехами вроде захвата владений Деда Мороза — Великого Устюга. От преследующих его полков Шемяка скрывался три года, пока не съел отравленную курицу. Как и сегодня, армия и спецназ — ничто до тех пор, пока не предадут те, кто рядом.

Имя Мария она получила как раз всходя на престол, а до того звалась Екатериной. Шуйский недолго удержит власть, Катю-Машу постригут в монахини и назовут инокиней Еленой.

С царедворцев, всяких чинов служилых и приказных людей брали по 60 рублей с человека (доход боярина в конце XVII века составлял примерно 700 рублей), с гостей и гостиной сотни первой статьи (крупных купцов) — 100 рублей, с купцов средней статьи, торговых и посадских людей — 60 рублей, с торговцев третьей статьи, ямщиков, извозчиков, церковных причетников, кроме попов и дьяконов, всяких чинов московских жителей — 30 рублей. 10 лет спустя была введена единая пошлина — 50 рублей. Заплатившим ее следовало «без мотчания», т. е. немедленно, явиться в приказ Земских дел или Приказные избы других городов, где им выдавали особый бородовой знак — кружок из красной меди размером с копейку того времени, на лицевой стороне которого были слова «ДЕНЬГИ ВЗЯТЫ» и изображена борода с усами, а на обратной выбит год в старой буквенной системе счисления. Пошлина не взималась с крестьян, но если они покидали или приходили в город, то следовало брать по 2 деньги с бороды. Без платы никого не пропускали и не выпускали..

Главный магистрат должен был устроить магистраты во всех городах так, чтобы в них находилось все управление городом: уголовный и гражданский суд, полицейские, финансовые и хозяйственные дела. Города делились на пять отделов, к первому принадлежали Петербург, Москва, Новгород, Казань, Рига, Ревель, Архангельск, Астрахань, Ярославль, Вологда, Нижний Новгород. Горожан делили на «регулярных» и «подлых». Регулярные подразделялись на гильдии и цеха.

Кому-то покажется странным, но Петербург официально столицей России не объявлялся, тогда как Москву всегда называли «царствующим градом». Город на Неве обрел статус столичного города явочным порядком, когда в 1713 года в него перебрались царский двор и высшие правительственные учреждения. ПЕТР I уже на следующий год после основания города стал называть его в письмах столицей, но «парадизом» (раем) он казался только царю и его ближайшим сподвижникам. Воздвигнутый на болоте, постоянно подвергавшийся наводнениям и находившийся вдали от привычных центров, он был ненавистен и старой московской знати, и обычному люду, которого столько полегло при его строительстве. В январе 1712 года даже у самого Петра появились планы по окончании войны со шведами строить новую столицу на острове Котлин. Но война все длилась, и островная столица была бы слишком уязвима для нападений противника.

После смерти императора и недолгого правления ЕКАТЕРИНЫ I Петербург стал приходить в запустение. Двор после коронации в первопрестольной малолетнего ПЕТРА II не спешил покидать милую сердцу Москву, ушли из новой столицы гвардейские полки, стали сбегать ремесленники, уезжать купцы. Улицы Петербурга поросли травой, зимой в город не боялись забегать волки. Но и Петру II довелось царствовать недолго. Для вызванной из Курляндии новой императрицы Анны Иоанновны (племяннице Петра I, дочери его старшего брата ИВАНА V) Москва была враждебным городом, пытавшимся диктовать ей условия. К тому же она понимала значение Санкт-Петербурга как символа Российской империи. Ступив на трон, она стала готовить переезд. Длившееся четыре года «гонение на Петербург» завершилось ее торжественным въездом под колокольный звон, пушечный салют и крики «Виват!».

Для встречи было построено пять триумфальных арок. Войска (не менее 30 000 человек) выстроены двумя шеренгами вдоль Першпективы (будущего Невского проспекта). На башне Адмиралтейства целый день били в литавры и на трубах трубили. Раздавались залпы артиллерия Петропавловской (101 орудие) и Адмиралтейской (100 пушек) крепостей. Но самым грандиозным стал беглый залп стоявшего вдоль пути следования кортежа войск. Началось все выстрелом солдат Преображенского полка на правой стороне Невского в его начале. Потом огонь стремительно, подобно бикфордову шнуру, передался другим полкам, а когда достиг конца проспекта, был подхвачен в обратном направлении левой стороной. Так повторилось три раза. Весь день продолжался колокольный звон и бой часов, а иллюминация горела восемь дней!

Анна родную Москву оставила навсегда.

Знаменательное событие связало вместе имена двух молодых людей — Достоевского и его одногодка Николая НЕКРАСОВА, собравшего и издавшего сборник. По портретам классиков мы привыкли считать их старыми людьми, но Достоевский не дожил до 60, а Некрасов ушел из жизни в возрасте 56 лет. К моменту же публикации первого романа Достоевского каждому из них было по 24 года.

Достоевский двумя годами ранее под впечатлением приезда в Россию писателя Оноре де БАЛЬЗАКА перевел с французского его роман «Евгения Гранде». Его публикация стала первой литературной работой Федора Михайловича. Он оставил военную службу и решил всецело посвятить себя литературе. Свой первый роман он трижды переписывал, прежде чем дал его прочитать своему соседу по квартире Дмитрию ГРИГОРОВИЧУ. Тот отнес рукопись Некрасову, и они вместе, чередуясь, просидели до утра, читая роман. В то же утро Некрасов явился к критику Виссариону БЕЛИНСКОМУ, с порога заявив: «Новый Гоголь явился!» Тот, сам не раз открывавший дорогу талантам, строго заметил: «У вас Гоголи–то как грибы растут». А вечером с нетерпением ожидал возвращения Некрасова: «Где же этот ваш Достоевский? Разыщите его быстрее».

К тому времени Некрасов (первый сборник зрелых стихов которого выйдет только через 10 лет) уже заявил о себе как редактор и издатель. Он добывал деньги, бумагу, находил хорошую типографию и умелых рисовальщиков. После выхода первого сборника под его редакцией «Физиология Петербурга» он готовил выпуск второго с названием «Зубоскал», обещав «смех над всем». За такое намерение цензура на всякий случай его сразу же запретила. Тогда появился «Петербургский сборник». В нем был открыт не только Достоевский, но как поэт и прозаик другая гордость русской литературы — Иван ТУРГЕНЕВ. Были опубликованы статья Александра ГЕРЦЕНА под псевдонимом Искандер и несколько стихов самого Некрасова.

Когда поэта не стало, Достоевский записал в дневнике: «В первый раз дал себе отчет: как много Некрасов, как поэт, во все эти 30 лет занимал места в моей жизни. Лично мы сходились мало и редко… Помогли и недоразумения, и внешние обстоятельства, и добрые люди…» Провожая поэта в последний путь, он сказал: «Это было раненное в самом начале жизни сердце, и эта никогда не заживавшая рана была началом и источником всей страстной, страдальческой поэзии его на всю жизнь. Он должен прямо стоять вслед за Пушкиным и Лермонтовым. Сердцем своим он был народный поэт».