(Несколько мыслей по поводу Царя-Мученика Николая II и убийства Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале).

«Отец мой пал на бреши, но в его лице удар нанесен христианскому обществу. Оно погибнет, если общественные силы не объединятся и не спасут его».

Так писал Государь Император Александр III австрийскому Императору  и венгерскому королю Францу-Иосифу I Габсбургу в 1881 году, под свежим впечатлением убийства террористами-народовольцами Царя Осовободителя Александра II 1 марта. Царствование Императора Александра III было временем внутреннего спокойствия.

Революция как бы притаилась. Россия быстро «входила в тело», наливаясь свежими соками. Но это был штиль перед бурей. Сознательного объединения здоровых общественных сил вокруг Царя для спасения русского Христианского общества так и не произошло.

Штурм возобновился при сыне Царя-Миротворца. Не следует, однако, думать, что уж так могучи были кадры революции в эпоху Императора Николая II – они были ничтожны по сравнению с государственной мощью Российской Державы. Беда была в том, что с поистине угрожающей быстротой убывала у русского общества способность оказывать сопротивление разрушительным ядам революции, да и пропадало просто самое желание им противодействовать. Россия была тяжело больна. Процесс болезни развивался со всей очевидностью и наглядностью. Была ли болезнь смертельной? Увы! Самые сильные средства не помогали! Не оказала спасительного воздействия и грандиозная «встряска» 1905 года…

«Люди обратились в зверей, зверей лютых, беспощадных, для укрощения коих не было других средств, кроме оружия (курсив наш – В.А.). И вот загремели пушки, пулеметы…И в древних храмах русской столицы мы молимся при громе этих выстрелов, как будто в осажденном городе…» — писал, встречая Новый, 1906 год, архиепископ Никон в «Троицких листках».

«Так закончился год, этот мрачный, «черный», позорный год – год великих скорбей и гнева Божия…Что пережило бедное русское сердце? Что перестрадало многострадальное, воистину мученическое, сердце нашего доброго, кроткого, любвеобильного Царя? Не были ли муки Его сердца томительнее мук ветхозаветного страдальца Иова (в день памяти которого и родился святой страстотерпец Царь Николай – В.А.)?

Господи! Да доколе же это?! Ужель фиал гнева Твоего еще не истощился до дна? Или еще рука Твоя карающее высока?! О, мечу Божий! Доколе не успокоишься? Доколи не внидеши в ножны твоя?..

Но уже текут реки крови и потоки слез, уже несутся к небу стоны беспомощных вдов и несчастных малюток-сирот: ради этой крови, этих слез, этих стонов, смилуйся, Господи, над нашей многогрешной Русью!..Не помяни беззаконий наших, опусти карающую руку, вложи меч Твой в ножны, помяни милости Твои древние и – сжалься над несчастной нашей Родиной!

Воздвигни силу Твою и приди во еже спасти нас!»

Так переживал Смуту 1905-1906 гг. добрый, верный сын Российской Православной Церкви. Но не так восприняло страшный урок тогдашнее русское общество. Не уразумело оно знамения гнева Божия! Да и мало думало оно о Боге.

Настал период нового земного благоденствия, по виду еще более блистательный, чем при Императоре Александре III. Но не к спасению пошла и эта милость Божия, не вразумили русское общество и эти дары Божией благодати, так обильно вновь одождившие Россию. Общество не прозрело, не опамятовалось от революционного угара и ничему не научилось: единого фронта охранительных общественных сил вокруг правительственной власти не сложилось и теперь, в этот последний час. Антитеза «мы» и «они» осталась в полной силе. Баснословно широко разливалась волна оппозиции; «лучшие люди России» готовы были как угодно далеко идти в соглашательстве с антирусской революцией – только бы не оказаться на стороне Царского правительства что было в глазах всего так называемого передового общества России самым тяжким грехом. Никто из образованных людей не желал быть зачисленным так называемыми прогрессивными силами в лагерь мракобесов и ретроградов!

Губительный, смертельный пароксизм революционной горячки испытала грешная Россия в роковые февральские дни. Беспорядки, возникшие в Петрограде, ничего угрожающего сами по себе не представляли. Они могли бы быть подавлены с куда меньшим расходом сил и средств, чем нынешние демонстрации пенсионеров, недовольных отменой бесплатного проезда, бесплатных лекарств и прочей «монетаризацией льгот». Крайне незначительные перебои с доставкой продовольствия (главным образом, черного хлеба – при наличии белого в неограниченном количестве!) раздулись в воспаленном сознании общества в нечто, якобы дававшее населению право «выйти на улицу» с требованием «хлеба». Объективная обстановка ни в малейшей степени не отвечала этой «инсценировке»: Россия в целом, а уж тем более Петроград, жили не хуже, а, может быть, и лучше, чем до войны – в особенности по сравнению со своими военными противниками и неверными «союзниками», сидевшими, в отличие от нашей страны, на продуктовых карточках с 1914 года! Россия была единственной из стран-участниц Великой войны 1914-1918 годов, где не было карточек на продовольственные (и многие другие) товары! Трезвая оценка положения, произведенная глазом опытного администратора, легко подсказала бы меры, неизбежные в подобных случаях и выполняемые самопроизвольно, под действием инстинкта государственного самосохранения.

Однако Россия в своем падении дошла (а если быть точней – была доведена) до такого состояния, что у нее перестал функционировать элементарный инстинкт самосохранения: не нашлось даже самой скромной военно-полицейской силы, способной в самом зародыше подавить бунт, бессмысленно и беспощадно врывавшийся в русскую жизнь как раз в тот момент, когда Российская империя была, как никогда, близка к реализации военного успеха. В каком-то болезненном экстазе восторженного бунтарства Россия внезапно лишилась разума, и во мгновение ока омерзительный, изменнический бунт облекся в глазах «общества» ореолом «революции», пред которым бессильно склонилась и полицейская, и военная сила.

Чуть ли не единственным человеком, у которого не помутилось национальное сознание, был Царь. Его духовное здоровье ни в коей мере не было задето тлетворными веяниями времени. Он продолжал смотреть на вещи по евангельски просто и трезво. В столице, в разгар войны – Великой Отечественной войны, от исхода которой зависели судьбы мира! – возник уличный бунт! Его надо на месте подавить с той мгновенной беспощадностью, которая в подобных случаях есть единственный способ обеспечить минимальное пролитие русской крови. В феврале 17-го это было Царю так же ясно, как при его предыдущих столкновениях с «общественным мнением» ему было ясно, что во время войны, и притом буквально накануне окончательной победы над внешним врагом, нельзя заниматься органическими внутренними реформами, ослабляющими правительственную власть.

Царь был на фронте, во главе Русской армии, продолжавшей хранить ему верность. Так, кажется, просто, было бы ему по мановению руки покончить с жалким бунтом!

Но для этого надобно было, чтобы события в столице были восприняты государственно-общественными силами, стоящими во главе России, именно как бунт, и никак иначе! Надобно было, чтобы Царь мог двинуться на усмирение бунта в столице как общерусский Царь, спасающий Родину от внутренних врагов, в образе поднятой на бунт столичной черни грозящего ее бытию! Но этого как раз и не случилось. Между бунтующей чернью и Царем встал барьер, отделивший страну от ее Богом помазанного Державного Вождя. Этим барьером встали не случайные люди! Барьером встала грандиозная по широте охвата коалиция самых разнокачественных и разномыслящих групп людей, объединенных не мыслью о том, как сплотиться вокруг Царя для защиты страны, а, напротив того, мыслью о том, как бы не дать Царю проявить Державную волю; мыслью о том, как бы – страшно не то что сказать, а помыслить! – «спасти» страну от Царя и от Царской Семьи!

Что же было делать Царю? Укрыться за штыками сохранивших ему верность войск и с ними идти на столицу, открыв тем самым фронт внутренней войны и обращая тыл фронту войны внешней? Достаточно поставить этот страшный вопрос, чтобы понять всю морально-психологическую невозможность для Царя вступить на этот путь.

Царь был готов ехать в столицу, чтобы там, в сотрудничестве с ведущими силами страны, подавить бунт, опираясь на военную силу стотысячного петроградского гарнизона, хотя бы ценой тяжелых (если это будет неизбежно!) жертв. Но рвать с «лучшими людьми России» и идти не карательной экспедицией против столичной черни, которой вражеский агент услужливо дал в руки красное знамя, а междоусобной войной против собственной столицы, ставшей центром сопротивления именно Ему, во имя какого-то нового устроения общегосударственной власти, и не вызывавшей отторжения даже у ближайшего окружения Государя – на это Царь пойти просто не мог.

Государь внезапно оказался без рук: он ощутил вокруг себя абсолютную пустоту. «Кругом измена, трусость и обман»! Вместо честных и добросовестных исполнителей своих предначертаний ему, конечно, еще раньше все чаще приходилось видеть «советников» и «подсказчиков», в глазах которых Он мешал им «спасать» Россию! У него прямо-таки вырывали «министерство общественного доверия». Можно легко представить себе, с какой горечью Царь еще раньше должен был выслушивать подобные «добрые советы» в тех, еще относительно редких, случаях, когда они назойливо давались ему в поистине ультимативной форме! Так, английский посол Бьюкенен имел дерзость предложить Царь «уничтожить преграду, отделившую его от народа – и тем самым снова заслужить доверие народа»!

— Думаете ли Вы, — с величайшим достоинством отвечал ему Царь, — что я должен заслужить доверие моего народа, или что он должен заслужить мое доверие?»

Подобные дерзкие речи пришлось однажды выслушать Царю и от Председателя тогдашней Госдумы Родзянко. Настойчивость родовитого и сановного возглавителя «народного представительства» довела Царя до того, что он, закрыв лицо руками, произнес:

— Неужели я двадцать два года старался, чтобы все было лучше, и двадцать два года ошибался?

— Да, Ваше Величество, — самоуверенно ответил Родзянко. – Двадцать два года Вы стояли на неправильном пути…»(!).

И вот с этим-то не шибко умным барином, действующим уже в качестве представителя победоносной революции и властно диктующим от ее имени Царю, как ему поступать, чтобы, наконец, пока не поздно, вступить «на правильный путь», пришлось теперь вновь столкнуться Царю! Наивно веря в то, что «ответственное перед Думой правительство» сумеет остановить революцию, Родзянко торопил Царя с этой мерой. О подавлении бунта силой для него не могло быть и речи. То, что произошло в Петрограде, было для Родзянко не бунтом, а революцией! А революция надо было не подавлять, а умилостивлять уступками, возможно скорыми, мгновенными, способными остановить ее разгорающийся аппетит. Стоя у одного конца прямого провода, Родзянко волновался и негодовал по поводу того, что Царь недостаточно быстро реагирует на его требования уступок. К сожалению, на другом конце телефонного провода не было верных Царю людей, способных оборвать бесплодные речи («от болтовни Россия погибла», говоря словами Донского Атамана А.М. Каледина!) и безо всяких околичностей отдать себя в распоряжение Государя Императора…»Революция» и в Ставке, в глазах окружавших Царя генералов, была уже не просто силой внешней и вражеской – она была авторитетом!

Этот авторитет давил на их волю и совесть. Самодержавный Православный Царь был для этих «государевых людей» уже как бы чем-то отжившим, устарелым, «выходящим в тираж». На смену ему шло «будущее» — какое, никто толком не знал и не понимал, но, во всяком случае, далекое от навыков и традиций прошлого. В глазах даже этого – «генеральского» общества судьба России уже бесповоротно отделилась от судьбы Самодержавия. И только один Царь этого не понимал! Да! Царь этого не понимал. Он готов был восстановить закон и порядок самыми крутыми мерами – и тем спасти Россию!

— Я берег не самодержавную власть, — сказал он старому другу Царской Семьи, министру Двора графу Фредериксу, — а Россию.

В этом убеждении Государь оказался, увы, одинок. Даже его ближайшее окружения встало на стороне бунта и все свои устремления направило на соглашательство с ним.

Психологическую опору это настроение находило в убеждении, принявшем в то психически-больное время форму навязчивой идеи, будто Царь, и особенно Царица, препятствуют нормальному ведению войны! Измена Царю тем самым как бы облекалась в «патриотический» покров. Хотя всякий верноподданный должен был бы сообразить, что должен служить «Царю и Отечеству», то есть – в первую очередь – Царю! Но нет! Не служить Царю и Царице, а убрать их поскорее – в этом намерении сходились и бунтовщики и «патриоты». Что же было делать Царю?

Оставалось одна надежда спасти Россию: признать, что действительно, по каким-то непонятным, но вполне реальным причинам, лично он с Царицей служат помехой для успокоения России и для срочного возврата ее на путь бесперебойного продолжения войны.

Уйти, уступить место на Троне другому – и тем образумить Россию. Перед этим решением Царь склонился, как перед необходимостью, определяемой обстоятельствами непреодолимой силы. Да и как мог Государь поступить иначе, когда на этот путь толкала его не только настойчивость петербургского прямого провода, но и армия – в лице своего высшего руководства!

«Считаю необходимым, по долгу присяги (!!!), коленопреклоненно молить Ваше Величество спасти Россию и Вашего Наследника. Осенив себя крестным знамением, передайте ему Ваше наследство. Другого выхода нет».

Запросы и ответы датированы 2 марта 1917 года. В тот же день Государь телеграфировал Председателю Государственной Думы: «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и спасения России. Посему я готов отречься от Престола в пользу моего Сына, при регентстве моего брата Михаила».

Судьба Российской державы была решена. С этого момента спасения для нее не было. «Доколе не будет взят удерживающий от среды…». Генерал Алексеев, едва ли не первый, вскоре протрезвел, но было поздно. Уже 3 марта он сокрушенно говорил: «Никогда не прощу себе, что поверил в искренность некоторых лиц, послушался их и послал телеграмму главнокомандующим по вопросу об отречении Государя от Престола».

Царь изменил свое решение только в одном — он отрекся и за Сына. Можно думать, что здесь сыграли роль не только соображения о здоровье Наследника. Вероятнее всего, были приняты во внимание и соображения государственные (хотя и вопрос о здоровье Наследника Престола также имеет государственное значение!): раз необходимость отречения диктовалась отрицательным отношением «народа» (от чьего имени выступали генералы и думцы) к личности Царя и Царицы, то не лучше ли было передать Царскую власть лицу совершеннолетнему, а не младому отроку, не отделимому (хотя бы в силу возраста) от родителей – жертв «черного пиара» (выражаясь гнусным современным «новоязом»)?! И вообще, поистине удивительна та собранность мысли и рассудительность поведения, которые проявил отрекающийся от Престола Монарх; он сделал все, чтобы облегчить положение своим преемникам во власти.

Вот как об этом говорится в изданном князем Д.Д. Оболенским очерке, посвященном Государю Императору Николаю II и составленном по материалам, собранным «старым профессором»:

«Он (Государь – В.А.) сделал все от него зависящее, чтобы обеспечить своим преемникам успех в борьбе с внешним врагом и внутренними беспорядками. Понимая отлично, что регент не будет иметь того авторитета, как Император, что лица, способствовавшие перевороту, всегда будут бояться возмездия со стороны Сына низложенного Императора, Император Николай II изменил первоначальную мысль об отказе в пользу Сына и отказался (от Престола – В.А.) в пользу брата. Мало того, он указал брату путь сближения с народным представительством (присяга конституции, ответственный кабинет). Он дал приказ Армии и Флоту бороться до конца за Россию в единении с союзниками и повиноваться Временному правительству (без этого приказа многие офицеры не принесли бы присяги). Он успел до отречения назначить Главнокомандующим Великого Князя Николая Николаевича и Председателем Совета Министров – князя Г.Е. Львова, которого Государственная Дума намечала на этот пост, именно для того назначил, чтобы оставшиеся верными Государю могли со спокойной совестью подчиняться тем, кому повиновением их обязал сам Государь. Все было обдумано, все взвешено…».

Государь, покидая Трон, был поглощен мыслями о том, как пойдут дела на фронте. Война за Отечество была в центре его жизни. «И подумать только, — сказал он с печалью одному из офицеров свиты, — что теперь я уже больше не Император, мне не позволят даже сражаться за мою родину». С какой болью в сердце отрывался от Армии ее Державный Вождь, с какой тягостной заботой: будут ли так же думать о нуждах доблестных защитников России теперь, когда не будет его неусыпного глаза?

Генерал Н.М. Тихменев, начальник военных сообщений театра военных действий во время Великой (Второй Отечественной) войны 1914-1917 гг., передавая свои воспоминания о последнем прощании Государя со своими сотрудниками по Ставке, отмечает, между прочим, прощальные слова, обращенные Государем к нему и к главному полевому интенданту генерала Егорьеву. Как характерны эти слова! Подав обоим руку и на секунду задумавшись, Государь, вспоминает Тихменев, «потом, подняв на меня глаза и глядя в упор, сказал: «Помните же, Тихменев, что я говорил вам, непременно перевезите все, что нужно для армии», и, обращаясь к Егорьеву: «А вы непременно достаньте; теперь это нужно больше, чем когда-либо. Я говорю вам, — что я не сплю, когда думаю, что армия голодает».

А прощальное обращение Царя к Армии? Нельзя читать его без волнения. Какое беспредельное самоотвержение звучит в нем, какая преданность долгу обороны страны! Страшным укором должен был прозвучать этот прощальный Царский привет войскам для тех, кто боролся с Царем, сверг его и занял его место! Не этим ли объясняется, что обращение Царя, опубликованное генералом Алексеевым по Армии, не допущено было Временным правительством к распространению, т.е. к публикации в средствах массовой информации (как сказали бы теперь)?… Вчитаемся же в текст этого исторического документа:

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мной войска. После отречения мной за себя и за Сына от Престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага…Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.

Кто думает теперь о мире, кто желает его – тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так и мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте же доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое послабление порядка службы только на руку врагу.

Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий. 8 марта 1917 г. Ставка».

Для уходящего Царя думы о России были неотделимы от исповедания Православной Веры: только под священным стягом Великомученика Георгия мыслил он победу России! Но не так уже думала и чувствовала Россия, оказавшаяся без Царя в голове. Простившись с Царем, Россия прощалась и с верой отцов.

«Россия никогда не будет побеждена, и это не столько благодаря обширной территории, сколько благодаря душе своего народа, которая все будет гореть и страдать, страдать и гореть. Русские могут потерять весь мир, но они сохранят свою душу».

Так писал во время Великой войны архиепископ Лондонский, передавая своим единоплеменникам и единоверцам то реальное впечатление, которое испытывал каждый вдумчивый и чуткий иностранец, прикасавшийся к России (вспомним хотя бы Роберта Вильтона!). Так оно и было. Но теперь, с отказом от Царя, Россия отрекалась и от своей души.

«Помни, Россия», — восклицал в середине XIX века, в самый разгар Великих Реформ, в бытность свою еще архимандритом, знаменитый церковный православный проповедник, епископ Иоанн (Смоленский), — что в тот же день, когда ты посягнешь на свою веру, ты посягнешь на свою жизнь…»

Этот день наступил с вынужденным уходом Царя, с отречением от него русского народа, предшествовавшим отречению самого Государя от Престола. Вот когда мог русский народ восклицать, обливаясь слезами: «Погибаем, погибаем…» (как после смерти Святого благоверного князя Александра Невского). Ибо в тот день подлинно «закатилось Солнце Земли Русской».

Забыв о Царе, Россия забыла о войне, забыла о Родине, забыла и о Боге. «Россия» вообще перестала существовать как некая соборная личность. Осталась рассыпанная храмина, в которой не могло сплотиться ничего достаточно стойкого ни для защиты Царя, ни для защиты Родины, ни даже для «спасения животишек» (по выражению Ф.М. Достоевского).

В возникшем хаосе трагическая судьба и гибель от рук богоборных злодеев Царя и Царской Семьи была фактически предрешена. С необычайной быстротой оказался Государь на положении поднадзорного арестанта. Пускай клеветники замолкли сразу же, как только открылась возможность проверки гнусной клеветы, возводимой ими на Царя и Августейшую семью, на фактах: Царь и Его Семья оказались чисты, как стеклышко, как в политическом, так и в семейно-общественном и нравственном отношениях. Но какое все это теперь имело значение? О Царской Семье уже мало кто думал: все думали только о себе, о своих текущих нуждах и болезнях, которых становилось все больше и больше…

Предоставленная себе, изолированная от внешнего мира, подвергнутая содержанию в условиях режима, колеблющегося между состояния домашнего ареста и политической тюрьмы, Царская Семья обнаружила необыкновенную силу Христианского духа. Поистине, сияние исходило от этих преисполненных любви и смирения кротких людей, и нужно было действительно утратить самый облик человеческий, чтобы, приблизившись к ним, не проникнуться к ним симпатией и почтением. По словам известного журналиста Петра Рысса, поистине неизгладимое впечатление вынес некий (Рысс не запомнил его фамилии) старый революционер, приставленный одно время для наблюдения за поведением Царской Семьи: он не мог говорить о Царственных Узниках иначе, как с чувством восторженного умиления.

Достаточно прочесть книги генерала Дитерихса или следователя Соколова об убийстве Царской Семьи и членов Дома Романовых большевиками, чтобы испытать на себе действие этого обаяния чистоты и святости. А стихотворение-молитва, хранившееся у Великой Княжны Ольги? Его должны бы знать все русские дети!

Господь Своею промыслительной десницей любовно взращивал Свое насаждение. И вот настал день, когда ангелы приняли в свои светлые объятия светоносные души Царя и его Семьи…

Роковой цепью докатились события до Екатеринбургского злодеяния. Кровью Царя обагрилась Россия. Мученической смертью почил последний Русский Царь, а с ним – Царская Семья и их верные слуги.

И, кажется, никто не обратил тогда внимания на необыкновенное совпадение, способное заставить горестно задуматься над судьбами несчастной России. «День скорби», день Екатеринбургского злодейства, совпал с днем памяти Святого Князя Андрея Боголюбского – то есть того самого русского государя, который, если не по титулу, то по существу и по замыслу был первым Русским Царем! Хотя, быть может, это не было случайностью, и убийцы Царской Семьи преднамеренно выбрали для совершения своего злодеяния день убийства благоверного князя Андрея?

Мученической смертью погиб и этот венценосец, первый русский Самодержец, головой своей заплатив за то, что чуть ли не четырьмя столетиями шел он впереди своего века. И вот, в тот самый день, когда Православной Церковью поминается блаженная память причисленного к лику святых монарха-мученика, бывшего предтечей идеи Православного Царства Российского, падает жертвой за ту же идею и последний Русский Царь. Словно сомкнулась цепь и связь времен! И вот что еще примечательно.

Свершилось падение Царского Престола на Руси и самой Державы Российской в тот самый момент, когда Россия, впервые за всю свою историю, была у конечной цели всей своей жизнедеятельности, как Царства Православного! Свержение законного Царя сорвало победный для Российского оружия конец Великой Отечественной войны (именно так именовалась Первая мировая война в Царской России — пока большевики, заклеймив ее как якобы империалистическую, не присвоили по-воровски это название)! Между тем, что обещало России победоносное завершение Великой войны? Ответ на этот вопрос дает нам замечательное слово, сказанное митрополитом Антонием в Неделю Православия в Храме Христа Спасителя в Москве в 1918 г.

Наш знаменитый архипастырь указал, прежде всего, на то, что Торжество Православия, в отличие от принятого обычая справлять этот великий церковный праздник в древнем московском Успенском соборе, как это и происходило в течение четырех с половиной веков, ныне справляется в Храме Христа Спасителя. Почему? Потому, что загражден безбожными большевиками путь верующим в священный Кремль! Пастырей и паству не пускают в чудотворную древнюю церковь Успения Пресвятой Богородицы! Далее проповедник обратил внимание верующих на поразительный контраст с прошлым, 1917, годом, когда в середине февраля совсем иного ожидали русские люди от предстоящего года.

«Тогда наши верные войска грозной стеной собирались против врага и, усилившись вчетверо по своему числу и по количеству оружия, должны были победоносным потоком пройти по вражеской земле до Вены и Берлина и достигнуть тех целей, с которыми начата была русским народом та священная и самоотверженная война, то есть освободить доблестное племя православных сербов от поработительных посягательств еретиков, протянуть руку братского общения к умолявшим о том Россию нашим единокровным малороссам-галичанам и освободить от инородного ига их родину, наследственный удел Равноапостольного Владимира, русскую Галицию, и, что всего важнее, – дать ее сынам, а нашим братьям возможность возвратиться в лоно святой Церкви от униатской ереси, куда вовлекли ее насилием поработителей и коварством иезуитов.

Да, год тому назад мы, все русские люди, надеялись на то, что сегодняшнее торжество Православия мы будем справлять уже вместе с ними, что к этому дню, как было сказано, уже не будет подъяремной Руси, а единая свободная и Православная Русь.

Но и этим не ограничивались наши желания. Уже исполнен был рисунок Креста для водворения его на куполе Константинопольской Софии; уже близко было к исполнению обещание Московского Царя Алексея Михайловича, данное от имени своего потомства и всего русского народа Восточным Патриархам, — обещание освободить православные народы из-под ига неверных мусульман и возвратить христианам все древние храмы, обращенные в магометанские мечети.

Россия должна была занять проливы Черного моря, но не покорять себе священной столицы великой Византии, а восстановить это священное государство наших отцов и учителей по спасительной вере Христовой, то есть православных греков, а себе приобрести отечество всех истинных христиан, то есть Святую Землю, Иерусалим, Гроб Господень, и, соединив ее широкой полосой с Южным Кавказом, заселить те святые места добровольными русскими переселенцами, которые ринулись бы туда в таком изобилии, что в несколько лет обратили бы Палестину и Сирию в какую-нибудь Владимирскую или Харьковскую губернию, конечно, сохранив все преимущества того полумиллиона христиан и их пастырей, которые доныне уцелели еще там от турецких насилий.

Не один русский православный люд жил такими надеждами и полагал за них сотни тысяч своих жизней в тяжком воинском подвиге; этими надеждами жили, ими дышали, ими утешались в своих страданиях, скажем без преувеличения, все православные народы всего современного мира, вся Святая Соборная и Апостольская Церковь. Вся она ожидала, что наступившее теперь 1918-е лето Господне будет таким светлым торжеством Православия, каким не было даже то 842-е лето, когда в память духовной победы над еретиками-иконоборцами был установлен настоящий праздник.

И что же? Вместо освобождения порабощенных православных народов Церковь Российская впала сама в такое порабощенное состояние, какого не испытывали наши единоверные племена ни под властью магометан, ни под властью западных еретиков, ни наши предки под игом татар».

Перед этой тягостной картиной проповедник, однако, не предавался унынию. Он долго вспоминал с горечью о той мрачной тени, которую так долго отбрасывало на русскую Православную Церковь «синодальное» ее возглавление, и отдавался радостному чувству пред лицом вожделенного переустройства нашей Церкви на началах возвращения к Патриаршеству. Теперь, сказал он, Церковь возглавляет «давно жданный жених поместной Церкви, и вот она, в разоренном нашем государстве, окруженная злобствующими врагами нашей спасительной Веры, торжествует и благодарит Бога о том, что Он послал ей в утешение среди настоящих скорбей то, чего она была лишена в годы своего внешнего благополучия и безопасности».

Но этому можно радоваться, по словам преосвященного Антония, лишь потому, что существует и еще одна причина к радости: сохранение того доброго, что взращено было прежними годами русской церковной жизни. Это – особое отношение русских пастырей и русской паствы к жизни в Вере.

«Запад взирает на временную жизнь, как на наслаждение, а на религию, как на одно из средств (даже сомнительных) к поддержанию благополучия этого. Напротив, русские люди, даже и не очень твердые в Вере, понимают жизнь как подвиг, цель жизни видят в духовном совершенствовании, в борьбе со страстями, в усвоении добродетелей, словом – в том, чего европейцы даже и не поймут, если говорить с ними о подобных предметах».

Далее проповедник выразил свое убеждение в том, что отошедшие от Бога не составляют большинства русского народа.

«Огромное большинство русского народа, которое, которое, сидя в деревнях и городах, продолжает в поте лица смиренно трудиться над своим делом и больше прежнего переполняет святые храмы, говеет и жертвует на Церковь и на бедных, — оно по-прежнему носит в своих сердцах высокие заветы Христовы, по-прежнему оно вовсе не похоже на современных европейцев: оно отличается от них неслыханной среди них откровенностью, искренностью, доверчивостью, отсутствием гордыни и незлобием; оно благодушно принимает обличения, быстро умиляется сердцем и отзывчиво на мольбу…

Геройство духа, понятие о жизни как о подвиге, хранится только в Церкви, а так как оно в большинстве ее сынов хранится и до настоящих дней, то торжество Православия совершается сегодня вполне законно, как торжество Христовой правды на земле; и оно будет совершаться с тем же восторженным прославлением Пастыреначальника душ наших, как в прошедшие годы, когда Церковь именовалась торжествующей». Но проповедник в то же время не закрывал своих проницательных глаз и на иную, более страшную перспективу, которая может ждать Россию. «Да!», — продолжал архипастырь, — оно будет продолжаться и в том случае, если государство подпадет полному подчинению врагов, если даже на православных откроется прямое гонение. Церковь будет торжествовать о своем вечном спасении, о том, что ее чада идут ко Христу, как Он завещал им: «Блаженни будете, егда возненавидят вас человецы и разлучат вас и поносят и пронесут имя ваше, яко зло, Сына Человеческого ради, возрадуйтеся в той день и взыграйте, ее бо мзда ваша многа на небеси». Аминь».

Эта мрачная концовка, однако, только оттеняла тот, на теперешний взгляд, удивительный оптимизм, которым была проникнута вся проповедь, сказанная наиболее, может быть, прозорливым и глубоко проникнутым идеей Православного Царства русским иерархом – сказанная пред лицем уже завладевшего Кремлем торжествующего кровавого большевизма! В глазах митрополита Антония уступленная русским народом фактически без боя большевикам Россия все еще – Святая Русь! В его представлении Императорский период в истории России заслонен еще тенью, отбрасываемой Синодом, как неким злым началом, сменившим Патриарха в жизни Православной Русской Церкви!

Медленно, очень медленно, чтобы оказать ощутимое воздействие на судьбы России, проникало в сознание русских людей даже, казалось бы, наиболее открытых пониманию реальной действительности в ее «мистической» сущности, представление о подлинном значении факта отречения России от своего Царя. Все мы, и ныне живущие, в той или иной степени в этом повинны, и каждый из нас, оглядываясь на себя, вероятно, немало может сделать себе упреков.

Не раз приходило на ум сделанное однажды одним умным французским писателем наблюдение: когда, говорит он, смотришь назад, прошлое кажется гладкой, хорошо укатанной, широкой дорогой, по которой естественной чередой текут события, — а когда пытаешься всмотреться в будущее, вздымается крутая скалистая стена, и бесплодно ломаешь себе голову над тем, в какую же из небольших расщелин, в этой стене замечаемых, устремится поток событий и превратит ее в широкий открытый проход…

Откуда только не ждали русские политики-мыслители спасения России! А того «единого на потребу», что означало бы моральное выздоровление России, не обнаруживали в своем духовном хозяйстве: покаяния в великом грехе цареотступничества, которое явилось одновременно и отступничеством от Веры. Потому и вырастают поныне на нашей многострадальной, упоенной кровью святых мучеников и страстотерпцев, земле такие уродливые химеры, как «православные коммунисты», славящие Ленина-Сталина и в то же время стоящие в храмах со свечками (хотя, может быть, и молитв-то не знают)!

Убог и наш монархизм, если он не выходит за пределы размышлений исключительно утилитарно-политических! Бессилен он перед фактом духовного распада России. Восстановление Российской монархии не есть проблема политическая – и как раз события последних десяти лет должны были нас в этом убедить. Это может звучать парадоксально, но в настоящее время реальным политиком может быть лишь тот, кто способен проникать мысленным взором в мистическую сущность и подоплеку вещей и событий. Только духовное возрождение России может вернуть ее миру. Поскольку в прошлом мы стали бы искать уроков, светлых знамений, духовных руководителей для создания нашего будущего, наша мысль должна обращаться не к политическим вождям, как бы велики ни были в прошлом их заслуги. Чем могут помочь нам сегодня Петр Великий, Александр II или Столыпин? Не поможет нам и уход в древнюю Москву, поскольку мы там стали бы искать уроков политической мудрости! Эти уроки использовали, может быть, сами того не подозревая, теперешние властители России. Не является ли РФ обезбоженным и обездушенным государством, организационно весьма близким опыту древней Москвы, только… с обратным духовным знаком?!

Есть только один вождь, способный вернуть нам Россию, — тот, который положил ее начало, в облике Святой Руси, утвердив Российское великодержавие – новый Владимир Святой! Россию надо «крестить заново». Только крещенная заново Русь может снова стать Православным Царством.

Возможно ли это новое духовное рождение? В этом – весь вопрос бытия России как соборной исторической личности, которая известна нам из истории и которая окончила свою внешнюю, государственно-организованную жизнь с падением Трона ее природных Государей. Иного пути к восстановлению Исторической России нет и быть не может. И это не только наша, русская проблема. Это проблема также мировая, вселенская. Ибо от того или иного ее решения зависит и судьба мира, а, точнее говоря, зависит вопрос о возрасте мира и о близости наступления Восьмого Дня.

Здесь конец и Богу нашему слава!

---

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

«ГОЛГОФА ВЕЛИКОЙ РОССИИ»

Стихотворение «Голгофа Великой России», автор которого остался неизвестным, было вывезено беженцами из СССР в 1943 г. и положено на музыку монахом Зосимой (Русской Зарубежной Церкви).

Где, стесняя простор,
Груды каменных гор
Среди горной уральской стихии,
На вершине горы,
Где летают орлы,
Есть Голгофа Великой России.

В восемнадцатый год,
Обезумев, народ
Допустил то кошмарное дело:
Он Царя своего
И Семью всю Его
Палачам передал для расстрела.

Днем там ветер шумит,
Вещий ворон кричит,
И под кедры в прохладные тени
На полуденный зной
В безопасный покой
Отдохнуть прибегают олени.

Но как ночь настает,
Император встает,
Из могилы выходит с Семьею,
И идут по камням,
По корням и по пням,
На Голгофу тернистой тропою.

И с поникшей главой
Цесаревич больной
Сам не может взойти на вершину…
Император в пути
Помогает взойти
На Голгофу любимому сыну…

Там, подняв к небу взор,
На коленях средь гор —
За Россию молитву возносят,
И за русских за всех,
За тяжелый их грех
Перед Богом прощения просят.

И над их головой
Звезд венец золотой,
Как лампада, на небе сияет,
И из ярких лучей
Семь зажженных свечей
На Голгофу с небес посылает.

У Царицы из глаз,
Как уральский алмаз,
Льются крупные, горькие слезы,
И где слезы текли,
Там из жесткой земли
Вырастают прекрасные розы.

У Царевен глаза,
Как небес бирюза,
Заливаются горькой слезою —
Как цветок голубой
Незабудки лесной
Смят безжалостной бурной грозою.

И всю ночь там они
На молитве одни
Напрягают последние силы…
Но, как солнца восход
Озарит небосвод,
Все обратно уходят в могилу.

И опять у скалы
Лишь летают орлы
И шумят старых кедров вершины
И о звонкий гранит
Горный ветер гудит,
И сметает песок из долины.

И сочится она,
Алой крови полна,
Эта страшная русская рана:
Льется крови поток
На Российский песок
По капризу лихого тирана.

Но давно уж молва
По России пошла,
Что окончатся наши мученья,
Когда вместе с Царем
На Голгофу взойдем
И попросим у Бога прощенья.

И очистит Господь
Нашу душу и плоть,
И изгонит все беды лихие,
И над нами, как встарь,
Будут Вера и Царь,
И воскреснет Святая Россия.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

ЛЕНСКИЙ РАССТРЕЛ. КАК ЭТО БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.

События начала и конца ХХ века в русской истории, несмотря на разделяющий их столетний период, во многом схожи.

В обоих случаях росло количество противоправных акций и действий, направленных на свержение существовавшего строя, дестабилизации обстановки.

И в обоих же случаях верной опорой властям в пресечении массовых беспорядков и волнений, выступали правоохранительные структуры и верные правительству войска.

Одним из знаковых событий предреволюционной эпохи, стали Ленские события, 17 апреля 1912 г., почти 100 лет зачислявшиеся советскими (да и не только советскими, хотя и столь же враждебными исторической России) историками в разряд «наиболее тяжких преступлений реакционного антинародного царского режима» и лично «царя Николая Кровавого».

Что же произошло на Ленских приисках на самом деле?

В начале ХХ века Россия, по оценкам ведущих специалистов, бурно развиваясь, шла вперед опережающими другие страны темпами экономического развития.

Русским было чем гордиться.

В царствование Государя Императора Николая II наша страна стала главной кормилицей Европы.

Урожай основных злаков в 1913 году был на 1/3 выше, чем в Аргентине, Канаде и США вместе взятых.

Россия поставляла 50% мирового вывоза яиц и производила 80% мирового запаса льна.

Вместе с тем она достигла небывалого темпа промышленного роста.

За 20 лет русская промышленность вчетверо увеличила свою производительность!

В России возводились все новые фабрики, заводы, доменные печи, прокладывались железные дороги, которые строились небывалыми в мире темпами!

Росли золотовалютные запасы нашего государства: превышение доходов над расходами составило к 1913 году 2.400.000.000 тех еще, царских, рублей.

Вместе с тем, подданные Всероссийского Императора платили самые низкие в мире налоги.

Социальное законодательство Всероссийской Империи считалось самым прогрессивным в мире.

Президент САСШ (Северо-Американских Соединенных Штатов, как тогда официально именовались США) Д. Тафт на встрече с русскими промышленниками признавался, что русский император «создал такое совершенное законодательство, каким ни одно демократическое государство похвастаться не может».

Золотодобыча всегда была выгодным бизнесом.

Ленские золотые прииски, принадлежавшие акционерному обществу «Лензолото», или, как сказали бы сейчас, АО.

Учредителями АО и владельцами контрольных пакетов его акций, а попросту говоря — его хозяевами были коммерсанты барон Гинцбург, Варшавер, Винберг и Мейер.

Ленские прииски славились на всю Россию высокими заработками и привлекали массу народа со всей страны.

Россия уже тогда занимавшая одно из первых мест в мире по уровню оплаты труда квалифицированных рабочих, однако все еще отставала от наиболее развитых в промышленном отношении стран Запада по условиям труда, охране труда и уровню развития социально-бытовой сферы.

Впрочем, обеспечение рабочим нормальных условий проживания входило в обязанности хозяев производства.

К этому стоит добавить периодические случаи обмана рабочих со стороны лиц администрации АО.

Подспудно в рабочей среде разгоралось недовольство, умело подогреваемое леворадикальными агитаторами, которые, пользуясь гуманностью властей и законов Российской Империи, свободно проникали во многие сферы жизни, дестабилизируя обстановку в государстве.

К тому же Ленские прииски были особым районом — традиционным местом ссылки и каторги для государственных преступников.

Среди ссыльных насчитывалось немало лиц, осужденных за революционно-террористическую деятельность.

Из вышеизложенного нетрудно убедиться, что состоявшееся «выступление рабочего класса» (к представителям которого сезонников-золотодобытчиков можно отнести с большими оговорками), было запланированным и спровоцированным.

Из материалов проведенного расследования известно также, что накануне Ленских событий рабочим бесплатно раздавалась водка; велась пропагандистская агитация посредством вбрасывания политических лозунгов, социально-чуждых большинству рабочих; раздавалось оружие.

Непосредственным же поводом для выступления послужила продажа в монополизированной владельцами АО лавке негодного к употреблению мяса (очень похоже на историю, послужившую, якобы, поводом к спровоцированному революционерами мятежу матросов Черноморского флота на броненосце «Князь Потемкин Таврический» — один и тот же почерк!).

В конце марта 1912 г. рабочими Ленских приисков была объявлена бессрочная забастовка.

Властями были приняты меры по стабилизации обстановки.

Об этом свидетельствует интенсивная переписка между департаментом полиции, министерством Горнодобывающей промышленности и бароном Гинцбургом – одним из владельцев предприятия.

Однако, межведомственная неразбериха, удаленность от центра, особый статус приисков, политизация конфликта усугубляли ситуацию, грозя перерасти в серьезные беспорядки.

Допустить этого было нельзя.

За безопасность Ленских приисков отвечал жандармский ротмистр Трещенков, который, докладывая своему начальству о развитии событий на месте, просил прислать подкреплений. В результате в подчинение ротмистру была передана рота солдат.

Что же произошло на Ленских приисках 4/17 (по новому стилю) апреля 1912 г.? Многотысячная толпа рабочих (около 5 тысяч человек), агрессивно настроенная и подогретая бесплатной водкой, выкрикивая антиправительственные лозунги, медленно с обеих сторон улицы продвигалась к зданию администрации, где находились вооруженные солдаты.

Попытки некоторых инженеров, представителей кампании, уговорить рабочих разойтись успеха не имели.

Под угрозой, наряду с золотым запасом Ленских приисков, оказались человеческие жизни.

Ко всему прочему, из разъяренной толпы вслед за угрозами расправы раздались выстрелы провокаторов.

Тогда с расстояния солдаты по команде ротмистра Трещенкова вынуждены были применить оружие, открыв огонь по толпе с расстояния примерно 150 метров.

В ходе вооруженного столкновение было убито 250 бастующих, около 270 получили ранения.

Впоследствии на месте столкновения были найдены колья, ломы, стальные прутья, и другие «орудия пролетариата», которыми были вооружены забастовщики.

Вскоре об этом событии, преподнесенном, как очередная кровавая расправа реакционного царского правительства над безоружными и беззащитными рабочими, раструбили в либеральной прессе и леворадикальных изданиях как в России, так и за рубежом. Разразился громкий общественно-политический скандал.

Ленскими событиями заинтересовалась Государственная Дума, куда был приглашен министр внутренних дел Российской Империи А. Макаров.

Отстаивая свою позицию и действия подчиненных, министр заявил с высокой думской трибуны:

– Когда толпа, потерявшая рассудок под влиянием злостной агитации, набрасывается на войска, тогда войскам не остается ничего делать, как стрелять. Так было и так будет впредь!

Однако, этот вполне достойный ответ министра, лишь еще больше распалил страсти.

Поднялась буря протеста, охватившая все крайне политизированное российское общество.

Министерство внутренних дел и полиция обвиняли в Ленской трагедии революционеров, спровоцировавших вооруженное столкновение пьяных рабочих с войсками и полицией.

Левые, в свою очередь, обвиняли во всем полицию и войска.

Правые партии обвиняли евреев и требовали принятия крутых, жестких мер.

В такой накаленной обстановке Государь Император Николай II поручил провести расследование инцидента сенатору Манухину.

В этом решении Царя отчетливо видна его беспристрастность:

«Я знаю хорошо Манухина, – сказал Государь, – он большой либерал, но безукоризненно честный человек и душой кривить не станет. Если послать какого-нибудь генерал-адъютанта, то его заключению мало поверят и скажут, что он прикрывает местную власть».

Манухин пришел к выводу, что в случившемся, во-первых, виновно правление «Лензолота», которое не заботилось об улучшении быта рабочих, во-вторых – полиция и войска, которые поначалу бездействовали, а затем допустили превышение власти. Других виновников трагедии либерал Манухин почему-то не выявил.

Государь, однако, утвердил результаты этого расследования.

По итогам проведенного расследования правление «Лензолота» ушло в отставку, а ротмистр Трещенков был предан суду, сначала за бездеятельность, а потом за превышение мер обеспечения безопасности…

Знакомая формулировка – попытка найти козла отпущения и спрятать концы в воду!

Суд оправдал ротмистра, признав его действия правильными, поскольку он был вынужден дать команду применить оружие в безвыходном положении, перед лицом разъяренной толпы.

После этого, ротмистр был приглашен в Петербург, где Государь лично высказал ему свое расположение.

Это был, безусловно, мужественный и роковой для Государя поступок.

Большевики не простили «Николаю Кровавому» этого благородного, воистину Царского жеста.

Сам ротмистр Трещенков с началом Первой мировой войны добровольцем пошел в действующую армию и геройски погиб на Галицийском фронте, еще раз — теперь уже ценой собственной жизни! — засвидетельствовал свою преданность Царю и Отечеству.

Ленский расстрел вошел в советскую историю, наряду с не менее загадочными событиями 9 января 1905 г., как символ «кровавого царизма».

Но проходят годы, десятилетия, порой и столетия, и правда выходит наружу.

ПРИЛОЖЕНИЕ 3

МАЛОИЗВЕСТНЫЕ ФАКТЫ О РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

1. В Российской Империи было разрешено cвободное ношение оружия. До революции 1917 г. оружие свободно продавалось в охотничьих магазинах.
2. Вместо килограмма мерой веса в Российской империи был пуд, равный 16,38 кг.

3. До революции Россия (Российская Империя) была самой непьющей страной в Европе Россия традиционно была одной из самых трезвых стран Европы. Меньше нас в Европе пила только Норвегия. Мы стояли на предпоследнем месте в мире по душевому потреблению алкоголя в течение трёх столетий с XVII до начала XX века.

4. Император Николай Второй приходился двоюродным братом императору Британской империи Георгу Пятому и германскому Императору Вильгельму Второму.

5. В ХХ век Российская Империя вступила с крупнейшей и лучшей в мире нефтедобывающей и нефтеперерабатывающей промышленностью: 94% всей нефти перерабатывались внутри страны.

6. В 1904 году в России был 21 миллион лошадей (во всем мире – около 75 миллионов): 60% крестьянских хозяйств России имели 3-х и более лошадей.

7. По темпам промышленного производства Российская Империя к 1914 году вышла на 1-е место.

8. Знаменитый аромат «Chanel № 5» придумала не Коко Шанель, а русский парфюмер-эмигрант Веригин (см. его книгу воспоминаний «Благоуханность», который работал в парфюмерном отделе «Шанель» вместе с коренным москвичом Эрнестом Бо.

9. В 1913 году Россия от продажи сливочного масла за границей выручила столько же, сколько от добычи золота.

10. Самым многочисленным сословием в Российской Империи было крестьянство.

11. Крупнейшие конфессии в Российской Империи: православные 69.5% мусульмане 11.1 % католики 9.1 % иудеи 4.2.%

12. Первым главой государства, который официально огласил идею всемирного разоружения, был Император и Самодержец Всероссийский Николай Второй: именно он предложил это главам государств Европы в 1898 году в Гааге.

13. Перед Первой мировой войной Россия давала хлеба примерно столько же, сколько США, Канада и Аргентина вместе взятые, а они сами были в этой отрасли ведущими.